него уже стало. Тут сразу столько всего навалилось! А сейчас как-то тревожно у меня на душе. Неспокойно.
— Вот в том-то и дело,— удовлетворенно заявила Юлия,— что дергаться ты начала только после того, как эту самую свою цыганку встретила и фотографии увидела! Поэтому я и говорю тебе: выкинь ты все это к черту, забудь и живи спокойно!
— Все-все-все! — я подняла руки, показывая, что сдаюсь.— Порву, выкину, вылью! — и, берясь за бутылку коньяка, предложила: — Эх! Гулять, так гулять, Юля! Давай еще по одной за наше радостное и счастливое будущее.
— У нас в таких случаях говорят: «Все в руках Аллаха, милостивого и милосердного»,— глядя через рюмку на свет, сказала она.
— А у нас говорят: «Бог, Бог, да и сам не будь плох». Давай, Юля!
— Давай! — согласилась она, поднимая рюмку.— А о чем ты меня хотела спросить?
— Подожди, я сейчас по-своему кофе сделаю,— и я пошла на кухню, а она осталась сидеть в кресле и стала снова рассматривать фотографии.
Когда я вернулась в комнату, она задумчиво разглядывала Ирочкину фотографию.
— Красивая девочка,— откладывая снимок, сказала она.— Так о чем ты хотела меня спросить?
— Юля,— аккуратно начала я, понимая, что ссылаться в данном случае на слова Галины-Певуньи не стоит.— Прости за бестактность, но мне уже давно кажется, что у тебя в прошлом произошла какая-то страшная трагедия, которая наложила отпечаток на всю твою жизнь. Это действительно так?
— Зачем тебе это, Лена? — грустно усмехнулась она.— Но, раз обещала, отвечу. Было.
— И это было связано с мужчиной? Я потому так думаю, что ты ведь одна живешь..
— Ну, можно и так сказать. У меня, Лена, история совсем другая. Я ведь в Таджикистане, в маленьком городке родилась. А мама у папы вторая жена, он на ней, когда овдовел, женился. Старше он ее был намного, но там этим никого не удивить —другой мир, другие законы... — она говорила все это медленно, тихо и в ее голосе послышалась застарелая, но еще не изжитая боль.— Вот мы с братом и родились, он меня на год старше. Я в маму пошла, а Тимур — в папу. Голос у него необыкновенный... Просто заслушаться можно... После школы мы учиться поехали: он в консерваторию, а я в университет, на исторический. Уж как мама папу уговаривала, чтобы он нас отпустил! Где же это видано, чтобы мужчина себе на жизнь пением зарабатывал? Да и женщине, как папа считал, высшее образование тоже совсем ни к чему. Но смогла, уговорила-таки. А случилось это в 82-м, летом, когда мы на каникулы приехали... — она закурила и замолчала, глядя на струйку дыма, а потом продолжила: — В наших местах охота очень хорошая. Частенько из Душанбе всякое начальство приезжало. Вот тем летом и приехал племянник одного из секретарей ЦК с друзьями. Я днем от школьной подружки возвращалась, а они, обкуренные, мимо ехали. Здесь-то тогда этой гадости еще не было. А, если и была, то немного. В общем, хоть и отбивалась я, как могла, но их-то больше было. Навалились они на меня всем скопом, скрутили, в машину затолкали, отвезли в охотничий домик и...
— Подожди,— перебила я ее.— Ты же сама сказала, что это днем было. Что же, никто за тебя не вступился?
— Лена! — она горько рассмеялась.— Это Восток, понимать надо... Кто бы отважился против таких людей выступить? Это же такие ба-а-альшие люди! — она усмехнулась.— До сих пор не знаю, как я выжила... А очнулась я уже в больнице... Оказалось, что, когда люди пришли к папе и сказали, что эти подонки меня увезли, он со старшими сыновьями, ну, которые от первой жены, за мной в тот охотничий домик, где обычно начальство останавливалось, поехали. А, когда увидели, что со мной сделали, то... Словом, перебили они там всех, а домик подожгли... Потом из Душанбе понаехали... Стали разбираться... И, естественно, на отца со старшими братьями подумали. А они все женатые, дети у них... Вот на семейном совете и решили, чтобы Тимур вину на себя взял — он-то один, неженатый, ни за кого не отвечает... Ну, а мне после всего этого дома совсем невозможно стало оставаться... После такого-то позора!.. Кто же меня замуж возьмет? Вот и перевелась я в Ташкент... А потом сюда перебралась... Вот и все! — сказала она и криво усмехнулась.— Вся моя история.
— А почему именно в Баратов?
— А мне было все равно куда. Просто в группе у нас девочка одна была — у нее отец военный и они здесь долго жили, прежде чем его в Узбекистан перевели. Наслушалась я от нее, какой это хороший город, вот и приехала.
— А брат твой где сейчас?
— Брат? — переспросила она и непонимающе на меня посмотрела, а потом, немного помолчав, ответила.— Наша семья тогда все, что только можно было, собрала, чтобы судьям заплатить... Чтобы Тимуру срок дали... Любой, но срок... Чтобы жизнь ему оставили... Не помогло... Расстреляли его... А папа, когда узнал об этом, в тот же день умер... От инфаркта... Не смог пережить, что сам собственного сына на смерть отправил...
— О, боже! — только и смогла произнести я.— И, что же, ты туда больше никогда не приезжала?
— Почему же, приезжаю иногда... Маму проведать,— она выпрямилась в кресле, глубоко вздохнула и постаралась улыбнуться.— Нагнали мы с тобой друг на друга тоску... Давай лучше о чем-нибудь веселом... Или просто о другом, а?
— Ой, Юленька! Какой ужас! Да по сравнению с тобой все мои переживания просто детский лепет! И у тебя никогда никого не было? Совсем? — она покачала головой.— Господи, кошмар какой! — я снова разлила коньяк и пододвинула ей рюмку.— Конечно, давай о чем-нибудь другом, только о чем? Может, о твоей новой книге?
Тут зазвонил телефон — это была Ирочка.
— Елена Васильевна, можно я к вам сейчас зайду? Я на минуточку,— попросила она и объяснила.— Я у вас тогда заколку для волос забыла, а это мамин подарок.
— Можно, конечно. Жду,— я положила трубку и, доставая из шкафа найденную мной на полочке в ванной простенькую пластмассовую заколку, объяснила вопросительно глядевшей на меня Юлии.— Это Ирочка,— и кивнула на фотографии.
— А я не помешаю? Может, мне лучше уйти? — она стала подниматься.
— Да брось ты, Юля. Все нормально.
Открывая дверь появившейся на удивление быстро Ирочке, я увидела на площадке какого-то незнакомого парня, который на меня глянул вроде бы мельком, но словно сфотографировал. Это еще что за новости?
— Ну, устраивайся, манявка,— сказала я ей, протягивая заколку и кивая на кресло.— Да, познакомься, Ирочка, это писательница Зульфия Касымовна Уразбаева, иначе говоря, Юлия Волжская.
— Ой! — Ирочкины глазищи, и так-то немаленькие, раскрылись еще больше, хотя, казалось бы, больше и некуда.— Это вы написали «Меч Ланг-Темира» и «Одинокий воин пустыни»?
— Она-она! И еще очень много чего. Ты кофе будешь? — я безуспешно пыталась привлечь к себе внимание, но Ирочка продолжала восторженно смотреть на Юлию.
— А я только эти две вещи читала, потому что в библиотеке больше нет. Скажите, а как это у вас получается? Вот так писать?
— Ирочка,—не выдержала я.—Зульфия Касымовна живет с тобой в соседнем доме и, если захочет и у нее будет время, то расскажет тебе, как она пишет книги. А, может быть, и почитать что-нибудь даст. А сейчас скажи, как у тебя дела? Ты из архива ушла?
— Нет, теперь ведь уже не надо. Говорят, к нам старый директор вернется.
— Вот и хорошо — тебе же эта работа гораздо больше нравится. А с Павлом у тебя как?
— Мы в тот день приехали,— обстоятельно докладывала Ирочка.— И Павел так хорошо с мамой поговорил, все-все ей объяснил: и что любит меня, и что хочет на мне жениться, когда мне восемнадцать исполнится.
— Ну и на какое число помолвку назначили?
— А пока ни на какое. Сначала Лидия Сергеевна с Павлом к нам приедут,— она, ужасно покраснев, смущенно выговорила,— моей руки просить. А уже потом мы с мамой в «Сосенки» поедем со всеми остальными знакомиться.
— Я рада, манявка, что у вас с ним все так хорошо складывается! — улыбнулась я.
