компрессы. Теперь вы упорно настаиваете на сапожных щетках, но, как только я повернусь к вам спиной, Фридель все-таки получит карандаш. Не принимайте такого свирепого вида, профессор! Я больше не верю вам, ни одному слову! Ваша так называемая бессердечность никуда не годится!
Норманн сделал было попытку прибегнуть к обычной свирепости, но это ему не удалось; он сам чувствовал, и вдруг нагнулся и тихо спросил:
– Вы будете иногда вспоминать обо мне?
Тон был настолько серьезен, что не допускал легкомысленного ответа. Дора опустила глаза.
– Я думаю, что вы приедете в Гейдельберг?
– Может быть, будущей весной. Но до тех пор – вы, наверное, позабудете обо мне.
– Нет, – тихо, но уверенно произнесла молодая девушка, медленно поднимая свои красивые карие глаза.
Дверь отворилась, и появился профессор Гервиг. Он также, к своему великому удивлению, заметил напомаженную голову своего коллеги, но, зная его обидчивость, ни слова не сказал об этом и только пожал ему руку, тогда как Дора вошла в дом за шляпой и перчатками. Сейчас же оттуда донесся ее голос:
– Если бы я только знала, куда делся мой вуаль! Ведь он был на шляпе, а теперь я нигде не могу найти его.
Фридель, только что появившийся со своим букетом, вспыхнул и боязливо покосился на своего барина; он подумал, что тот вынужден будет, наконец, отдать вуаль, о котором, по-видимому, забыл, но, к великому изумлению мальчика, этого не случилось. Профессор, почему-то сильно покрасневший, обратился к своему коллеге и с необычайней горячностью начал говорить о каком-то виде мха. Это очень удивило Гервига, который нашел очень странным, что Норманн в момент отъезда затрагивает подобные научные темы.
Между тем подъехал экипаж, вещи были нагружены, и появилось все семейство хозяина, чтобы попрощаться с отъезжающими. Норманн все еще занимался своими мхами, а Дора продолжала искать вуаль. Наконец она вышла из дома и обратилась к Фриделю:
– Ведь ты вчера относил мою шляпу домой, не видел ли ты вуаля?
Бедный мальчик не решился отвечать и виновато опустил голову. Но тут явилась помощь с той стороны, с которой Фридель мог меньше всего ожидать. Его барин вдруг обернулся, без всяких разговоров взял у него из рук букет, и, передавая его Доре, проговорил:
– Вот прощальный привет из Шледорфа!
Это была счастливая мысль, потому что тотчас же подошли все обитатели дома со своими букетами и окружили отъезжающих. Начались всеобщее прощание, пожимание рук, и пропавший вуаль был предан забвению. Только Фридель имел глубоко оскорбленный вид: он собирал цветы, делал букет, и вдруг профессор без всяких разговоров взял его у него и поднес барышне, а он, Фридель, очутился с пустыми руками. Мальчик почувствовал себя несколько утешенным лишь после того, как Дора позвала его к себе и самым ласковым образом простилась с ним.
Отъезжающие сели в экипаж, обменялись еще последними прощальными приветами и тронулись в путь. По щекам Фриделя бежали крупные слезы. Но вдруг он вспомнил, что дорога шла вокруг всего озера и что с маленького пригорка в конце сада она была видна, и стрелой помчался туда; профессор, которого вдруг тоже осенила эта же мысль, большими шагами последовал за ним. Они долго стояли там и смотрели на дорогу. Фридель горько рыдал, а Норманн бранил его за это, хотя при этом у него был такой вид, как будто и он готов подражать мальчику.
– Не реви, – сказал он наконец, – весной ты снова увидишь барышню, мы переедем в Гейдельберг.
Слезы Фриделя тотчас же высохли, его глаза засверкали и, задыхаясь от радостного волнения, он проговорил:
– И я тоже?
– Конечно. Барышня Дора будет очень недовольна, если я не привезу тебя с собой. Только изволь раньше поздороветь. Понял? Такую дохлятину, как ты теперь, я не желаю брать с собой. Изволь сделаться толстым и краснощеким, чтобы мне не ударить с тобой в грязь! Иначе берегись!
– Я постараюсь изо всех сил, – чистосердечно заявил мальчик.
– Всякий бы рад… – проворчал профессор, но не договорил своей мысли.
Он, вероятно, думал, что Фриделю, во всяком случае, легче стать толстым и краснощеким, чем ему принять „человеческий“ вид.
IV.
Профессор Гервиг нетерпеливо сердито расхаживал по кабинету своей квартиры в Гейдельберге. От времени до времени он бросал взгляд на часы и затем снова подходил к окну, выходившему на улицу.
Поезд уже пришел много времени тому назад, и путешественники, прибывшие с ним, давно были в городе, но к дому профессора все еще никто не подъезжал.
Ожидали профессора Норманна, который принял предложение гейдельбергского университета и сегодня должен был приехать. Он приезжал пока лишь на несколько дней, чтобы подготовить все к предстоящему переезду, и Гервиг предложил профессору остановиться у него, на что тот с удовольствием согласился.
Часы пробили двенадцать, прошел уже целый час со времени прихода поезда. Оставалось только предположить, что Норманн опоздал на него. Гервиг решил, что, вероятно, в течение дня будет получено от него известие, а теперь его уже больше нечего ждать, и, слегка раздраженный такой неаккуратностью коллеги, вышел из комнаты, чтобы сообщить находившейся в саду дочери, что гость сегод ня не приедет .
Стояли первые весенние дни, деревья были в полном цвету. Взоры Гервига с наслаждением скользили вокруг, и он с тихой радостью любовался чудным видом на Неккара, открывавшимся из его сада. Он не понимал, как можно оставаться равнодушным к таким чудным картинам природы, подобно коллеге Норманну. Да, этот чудак доставит ему еще немало хлопот: его резкость и грубость, вероятно, не понравятся многим в университете. Вряд ли он изменится, если будет продолжать свою отшельническую жизнь и упорно сторониться общества.
– Надо будет еще хорошенько поговорить с ним, – вполголоса произнес Гервиг, – хотя вряд ли это поможет…
Он вдруг остановился и замер в ужасе от той картины, которая представилась его глазам. На небольшом, обвитом зеленью, балкончике стояла его дочь, а возле нее – пропавший коллега; он, обняв молодую девушку, целовал и снова целовал ее розовые щечки, а Дора нисколько не противилась этому. Оба так были поглощены этим занятием, что совершенно не заметили приближения Гервига.
Тот же от ужаса превратился в соляной столб, и к нему только через несколько минут вернулся дар слова.
– Помилуйте, Дора… коллега, – воскликнул он.
Целовавшиеся отскочили в разны е стороны; Дора была в полном смущении, но Норманн бросился к Гервигу с самыми бурными объятиями.
– Коллега! Тестюшка! Вот и я! Представляюсь вам в качестве зятя!
Если бы новоиспеченный зять свалился с неба прямо на голову Гервига, то последний, вероятно, не имел бы более испуганного и озадаченного вида, чем при этом заявлении. Когда же Дора тоже подбежала к нему и спрятала свою головку у него на груди, он с совершенным отчаянием воскликнул:
– Помилуй, дитя мое, что все это означает? Неужели ты действительно…
– Да, да, она согласна, коллега! – торжествующе прервал его Норманн. – Она согласна на самом деле! Вы этого не понимаете? И я тоже! Но она будет моей во что бы то ни стало!
– Да, папа, тебе уже придется и благословить нас, – со счастливой улыбкой произнесла Дора. – Юлий
