разве что оглушил. Нет, это вряд ли — слишком быстры… Вот одурманить бы их, обездвижить, связать и сдать милиции…
Припомнилось, как тетка Лида, травница и ворожея делала наговоры. Пришептывала какие-то стишата в заунывном размере, усиленно двигала ручонками с краев к центру, словно взбивала подушку. Вдруг ожил спокойный было комок в мозгу, начал пульсировать, распространяя легкую тошноту. Вернулось чувство обреченности, скорой смерти. Мелькнуло и ушло, оставив злость и упрямство — так просто не сдохну! Как дед Фишка из прочитанных в детстве книг, чьих? Мельникова-Печерского, или Шишкова? «Угрюм-река»? Раздражение нарастало. Захотелось из принципа, из упрямства, доказать себе, что могу, еще могу! А что именно? Ни одной здравой мысли не пришло. Зато проскочила идиотская:
— «Наколдую зрение сквозь стену. Значит, так: сочиняю стих, сгребаю руками в кучку энергию, чтобы направить ее в глаза, для восприимчивости ко всем диапазонам… К каким диапазонам, Горлов? Ты что, вовсе дурак, забыл устройство глаза? Кроме тех лучей, что преломляются через хрусталик, и могут быть восприняты сетчаткой, палочками и колбочками, никакие другие до мозга не дойдут. Ты их не сможешь почувствовать, нечем!»
Идея умерла, не получив шанса на реализацию. А вот следующая показалась разумной — настроить мозг на враждебное присутствие, как на багровый цвет. Если эмпатия и антипатия существует, типа особой связи матери с детьми, то эту волну, только с отрицательным знаком, можно поймать.
Матвеич поворочался в спальнике, сменил позу, чтобы отлёжаные места не мешали. Приложил ладони к вискам, начал тихонько бормотать, стараясь уложиться в размер. Получалось мешанина, ничуть не хуже, чем у стихоплетов. Стесняться некого и шепот лился без затруднений:
Этот речитатив Матвеич повторял, представляя, как из головы вылетает поисковый луч, словно из радара. Кто б знал, что в памяти застрянет картинка с армейских сборов, когда «партизаны» отогревались в кунге локаторщиков? Так вот, луч смещается в сторону, описывая полный круг. И…
И ничего. Зато понял, что, лежа на боку, он занимается ерундой, обшаривает небо. Пришлось повторить круговой поиск сидя. И сразу почудилось, будто есть некто справа. Повернул лицо к недругу, открыл глаза. Явно не «свои», спящие, и не дежурный майор с синяком. Тот воспринимался отдельно, но дружественно, что интересно! Враг имел другой… другой… цвет? Очертание? Вкус? Запах? Текстуру?
«Господи, да что же это за чувство?» — Поразился Горлов. Закрыл глаза еще раз. В голове неприятной щекоткой, словно похмельным подташниванием копошилось восприятие. Смутное, но однозначное. Просто не освоился, не привык к ощущениям, но они есть, безусловно!
Вдруг навалилась слабость, темнота… Последним угас слух…
66
Первый день в больнице для Лены прошел незаметно. Жар, навалившийся, как только ее уложили в постель, полностью стер воспоминания о нём. Глаза открывались для того, чтобы позволить ей добрести до санитарной комнаты, в нескольких метрах от кровати. Судно она отвергла. Кто-то в белом заставлял сжать руку на холодной блестящей стойке и катать её за собой. Кажется, там висел прозрачный мешочек с трубками. Наверное, ей вливали лекарство в вену, но сгиб руки даже не щипало. И уколов она не помнила…
Вернувшись в постель, она проваливалась, выпадала в гулкую и жаркую пустоту, где пульсировало всё. Долгое и болезненное биение в боку утихло первым, а затем прошло и биение в нижней части спины, прожигающее огнём. В гулкой жаре бегали красные звери — росомахи, но Саша никак не приходил к ней на помощь, хотя она его звала. Может, голос был слаб? Лена стеснялась кричать громко — вдруг услышат красные росомахи?
Однажды Саша откликнулся, негромко так, по-домашнему. Он улыбался ей, протягивал руку, но никак не получалось дотянуться. Не хватало нескольких сантиметров, потом между ними пробежал кто-то непонятный. Она отпрянула молча — те события в ските приучили затаиваться, хранить тишину. Лицо Саши, обросшего бородой, с большим синяком, в брызгах чужой крови — не пугало ее, но кровать, где лежала Лена, внезапно оказалась на склоне горы. Она покатилась, упала набок, стала переворачиваться. Лена закричала в страхе, вцепилась в края — иначе инерция выбросит ее! Но бревна оказались такими мокрыми и скользкими, ей пришлось лечь на них вниз лицом. Тут она поняла, что плот оторвется и уплывет вместе с ней и Диком, а Саша останется на той отмели! Оттолкнулась от мокрых бревен, чтобы выпрыгнуть на берег и — проснулась в ужасе.
Мокрая от пота, сбившаяся простыня, комковатый матрац, проваленная сетка кровати и растрескавшийся известковый набел над головой — угрюмая обстановка захолустной сельской больнички. Тумбочка, застеленная чистой, но старой накидкой, деревянный пол, растоптанный у двери до заметной ямки, неприятный запах медикаментов. Лена посмотрела на систему для переливания, жалко приютившуюся возле кровати с левой стороны, на ситцевую больничную сорочку, безразмерно окутавшую тело, и беззвучно заплакала, осознав масштаб потери.
На следующий день сознание не уходило, а придирчиво просматривало всё тело изнутри, независимо от разума. Лена словно вылетела из тела, поднялась к потолку и сверху рассматривала себя, лежащую в постели. Это так удивило, ведь она считала, что разум и есть сознание. Но сейчас субстанция, ревизующая тело, работала отдельно от мозга. Готовые сведения, да, поступали в мозг, но лишь для запоминания, а не осмысления. Поняв это, Лена не удивилась. Там, в ските, Саша говорил о душе и биороботе, а она ему не поверила. Зато теперь убедилась, что он прав. Хотя биоробот лежит без сил, душа вполне бодра и абсолютно самодостаточна.
Ревизия закончилась, показав, что ребра треснули, а копчик — ушиблен. Та, верхняя Лена, попыталась ускорить выздоровление. Оказалось, сосуды подчиняются приказу, если передавать его не через разум, а напрямую мозгу. Для этого оказалось достаточно представить нужное место и картинку того, что желаешь сделать. Лена представила, что ребра заживают, отёки уменьшаются. И сдавление там, внизу, стало уменьшаться, пока не сошло на нет.
Когда тело уснуло, верхняя Лена перелетела в соседнюю, мужскую палату, где обнаружила Дика. Его тело тоже подчинилось приказам, и неприятная по виду жидкость, затопившая нижнюю часть легких, стала понемногу исчезать. Всё бы хорошо, но теперь тревога за Сашу вышла на первый план. И душа отправилась разыскивать его…
67
Утром в тайге нашлась свежая могила. Её отыскали, когда двинулись по вытоптанным в траве следам. Рухнувшая сосна подняла корнями почву, образовала глубокую яму. Запах тления уловили сразу. Там все и отыскались, кроме ойротов. Приволокли начавшие пованивать тела в скит, разложили на полу в большом зале, неподалёку от входа, где светлее.
Врач Чаркин высмеял прокурора за предположение, что участие Горлова во вскрытии — позволит уничтожить улики. Следы с покойников не сможет удалить даже господь бог, а работать в одиночку? Пусть сам прокурор и вскрывает тогда! Аргументируя, Чаркин пристроил на стену два фонаря, чтобы свет падал сверху, и приступил. Прокурор заткнулся.
