нынешней безопасностью только одному — разливу Одера.
— Я должен предупредить вас, — сказал он, — что мы можем терпеть слабость 3-й танковой, только пока не сойдет вода. Как только уровень воды понизится, русские немедленно пойдут в наступление.
Все присутствующие внимательно и с некоторой тревогой слушали доклад Хейнрици.
Такая откровенность на совещаниях Гитлера была необычной; большинство офицеров представляли свои успехи и умалчивали о неудачах. После отъезда Гудериана никто не говорил столь откровенно, а ведь это было только начало. Хейнрици перешел к гарнизону, обороняющему Франкфурт-на-Одере. Когда-то Гитлер объявил этот город крепостью, как и злосчастный Кюстрин. Хейнрици хотел сдать Франкфурт, понимая, что гарнизон приносится в жертву гитлеровской «крепостной» мании. Людей еще можно было спасти и выгоднее использовать в другом месте. Гудериан, придерживавшийся того же мнения относительно Кюстрина, был смещен.
Хейнрици мог разделить его судьбу за свои сегодняшние возражения, однако он считал, что, как командующий «Вислы», несет ответственность за Франкфуртский гарнизон и не имеет права бояться возможных последствий. Потому он и затронул этот вопрос.
— Один из самых слабых участков фронта 9-й армии, — начал он, — вокруг
Франкфурта. Численность гарнизона и количество боеприпасов очень малы. Я полагаю, что нам следует отказаться от обороны Франкфурта и вывести войска.
Гитлер вдруг поднял глаза и впервые с начала совещания открыл рот.
— Я отвергаю это предложение, — резко сказал он.
До этого момента Гитлер не только молчал, но и не шевелился, как будто все ему было абсолютно безразлично. У Айсмана создалось впечатление, что фюрер даже не слушает. Сейчас же Гитлер словно вдруг «проснулся и начал выказывать живейший интерес». Он стал расспрашивать о численности гарнизона, запасах, амуниции и даже, по какой-то непостижимой причине, о дислоцированной во Франкфурте артиллерии. Хейнрици отвечал, шаг за шагом обосновывая свою точку зрения. Он брал у Айсмана сводки и статистические данные и раскладывал их на столе перед фюрером. Гитлер смотрел на документы, и казалось, они производили на него впечатление. Почувствовав свой шанс, Хейнрици сказал тихо, но убежденно:
— Мой фюрер, я действительно верю, что сдача Франкфурта была бы мудрым шагом.
К удивлению большинства присутствующих, Гитлер, повернувшись к шефу ОКХ, сказал:
— Кребс, я считаю мнение генерала по Франкфурту разумным. Разработайте необходимые приказы по группе армий и дайте их мне сегодня.
В воцарившемся ошеломленном молчании рокот голосов в коридоре показался чрезмерно громким. Айсман почувстовал еще большее уважение к Хейнрици. «Сам Хейнрици казался совершенно спокойным, — вспоминал он, — однако он кинул на меня взгляд, который я расценил, как «Ну, мы победили». Однако победа оказалась призрачной.
В коридоре вдруг раздался громкий шум, и дверной проем маленького конференц-зала заполнила громоздкая фигура рейхсмаршала Германа Геринга. Пробившись в комнату, Геринг сердечно приветствовал присутствующих, энергично пожал руку Гитлеру и попросил прощения за опоздание. Он протиснулся к Деницу, и в неловкой тишине Кребс коротко пересказал ему доклад Хейнрици. Когда Кребс закончил, Геринг поднялся, и, упершись обеими руками в стол с картой, наклонился к Гитлеру, как будто собирался прокомментировать происходящее. Однако вместо этого он широко улыбнулся и весело заявил:
— Я просто должен рассказать вам об одном из моих посещений 9-й парашютной дивизии…
Больше ему ничего не удалось сказать. Гитлер вдруг резко выпрямился в кресле, затем вскочил на ноги. Слова хлынули из его рта таким бурным потоком, что почти невозможно было разобрать их смысл. «Прямо на наших глазах, — вспоминал Айсман, — он впал в неистовство».
Ярость фюрера не имела никакого отношения к Герингу. Он разразился обвинениями в адрес своих советников и генералов, якобы не понимающих его тактики использования крепостей.
— Снова и снова, — вопил он, — крепости выполняли свое предназначение в этой войне. Вспомним Позен, Бреслау и Шнейдемюль. Сколько русских войск мы там связали? И как трудно было захватить эти крепости! Все их удерживали до последнего защитника! История доказала мою правоту и правильность моего приказа защищать каждую крепость до последнего человека! — Затем, глядя прямо в глаза Хейнрици, Гитлер завизжал: — Вот почему Франкфурт сохранит свой статус крепости!
Так же неожиданно, как началась, тирада закончилась. Но Гитлер, хотя и обмяк обессиленно в кресле, больше не мог сидеть спокойно. Айсману показалось, что фюрер совершенно не может себя контролировать. «Все его тело тряслось, — вспоминал Айсман. — Он дико размахивал кулаками, сжимавшими карандаши. Карандаши ломались о подлокотники кресла. Создавалось впечатление, что Гитлер душевнобольной. Все это казалось нереальным — особенно мысль о том, что судьба всего народа находится в руках этой человеческой развалины».
Несмотря на приступ гнева и внезапное изменение решения Гитлера по Франкфурту, Хейнрици упрямо не хотел сдаваться. Спокойно, терпеливо, как будто никакого припадка и не было, он снова повторил все свои доводы, подчеркивая все мыслимые причины, по которым следовало оставить Франкфурт. Дениц, Гиммлер и Геринг поддержали его, правда весьма формально. Трое самых могущественных из присутствовавших генералов хранили молчание. Как и предполагал Хейнрици, Кейтель и Йодль не вымолвили ни слова, и Кребс не высказался ни «за», ни «против».
Гитлер, совсем выдохшийся, лишь устало разводил руками, отвергая каждый аргумент. Затем с возродившейся живостью он потребовал характеристику командира Франкфуртского гарнизона полковника Билера.
— Это очень надежный и опытный офицер, неоднократно испытанный в сражениях, — ответил Хейнрици.
— Такой, как Гнейзенау? — рявкнул Гитлер, вспомнив генерала графа фон Гнейзенау, успешно оборонявшего крепость Кольберг против Наполеона в 1806 году.
Хейнрици сдержался и спокойно ответил, что «сражение за Франкфурт покажет, такой или нет». Гитлер раздраженно сказал:
— Хорошо, завтра пришлите Билера ко мне, чтобы я сам смог его оценить. Потом я решу, что делать с Франкфуртом.
Хейнрици подумал, что, проиграв свое первое сражение за Франкфурт, он и второе, по всей вероятности, не выиграет. Билер, невзрачный человек в очках с толстыми линзами, вряд ли произведет благоприятное впечатление на Гитлера.
Теперь, по мнению Хейнрици, приближался решающий момент совещания, и он пожалел, что не искушен в дипломатических тонкостях. Он знал лишь один способ выражать свои мысли; сейчас, как всегда, он говорил голую правду:
— Мой фюрер, я не думаю, что, когда начнется русское наступление, войска на Одерском фронте смогут оказать должное сопротивление сильно превосходящим силам противника.
Гитлер, все еще дрожавший, молчал. Хейнрици сообщил о недостаточной боеспособности своих войск, собранных из разных частей. Большая часть соединений необучена и неопытна или так разбавлена новобранцами, что является ненадежной. То же можно сказать и о многих командирах.
— Например, — объяснял Хейнрици, — меня тревожит 9-я парашютная дивизия. Почти все ее командиры и унтер-офицеры — бывшие чиновники, не умеющие и не привыкшие руководить боевыми частями.
Тут неожиданно рассвирепел Геринг:
— Мои парашютисты! Вы говорите о моих парашютистах! Лучше них никого нет! Я не желаю выслушивать эти унизительные замечания! Я лично гарантирую их боеспособность!
— Ваше мнение, герр рейхсмаршал, — ядовито заметил Хейнрици, — несколько пристрастно. Я не имею ничего против ваших войск, но знаю по собственному опыту, что необученные части, особенно те, которыми руководят неопытные офицеры, часто бывают так страшно шокированы артиллерийским обстрелом, что потом ни на что не годятся.
Подал голос Гитлер; теперь он говорил спокойно и внятно:
— Необходимо сделать все, чтобы подготовить эти соединения. Определенно до сражения еще есть время.
