— Тебе не кажется, что испанцы совсем обнаглели? Орудуют нахрапом, чуть ли не в открытую с автоматами по улицам бегают. Ещё и нас как платных агентов используют.
— Идёт война, — объяснил Слава, — белые люди воюют с чёрными. Ты что, не заметил? Посмотри телевизор.
— Слава, — я посмотрел в глаза другу, — ты же с фашистами по зоне вроде не корешился?
— А чего мне фашисты? У меня своя голова есть.
— В таком случае, как думаешь, долго эта война продлится? С такими темпами нас не сегодня-завтра примут менты либо «контора»?
— Долго она, конечно, не продлится, — рассудил Слава, разминая окурок в пепельнице. — Сегодня крутовато было, спору нет. Вряд ли кабальеро ещё рискнут на такое в ближайшие месяцы. По поводу ментов я думаю, что нам надо снять денег и по-тихому слиться из Питера до весны.
— Почему бы и нет? — идея лечь на дно не вдохновила, и я прикидывал, какую выгоду лучше из этого извлечь. — Поедем куда-нибудь в сельскую местность, покопаем всякий хлам по заброшенным деревням, возможно, зимовка и окупится…
«…Но, скорее всего, нет,» — закончил я про себя.
Слава не понял бы мой пессимистичный вывод, а он был всего лишь скептицизмом практика. За осенний и весенний сезоны, которые мы имели все шансы застать, если вовремя скроемся от пристального взора компетентных органов, можно было прошерстить пяток исчезнувших с лица земли деревень. Эти точки, лакомые для любого кладоискателя, я наметил за год до тюрьмы, когда мне в руки по случаю попала карта Псковской области 1930 года. В моём архиве имелась псковская карта 1860 года выпуска, и теперь я получил возможность сличить количество оставшихся после Гражданской войны населённых пунктов. Результат несказанно порадовал. К моему удивлению, число деревень за годы советской власти сократилось значительно больше, чем я думал. И хотя логично было предположить, что карта тридцатого года врёт, составленная небрежно, как все совдеповские карты, я всё же отправился в поиск.
Мёртвая деревня, которую я нашёл по старой карте, поразила до глубины души. Была весна, середина апреля, трава ещё не выросла и в глубине леса местами лежал снег. Притаясь за сорными берёзами и тощей сиренью, меня встретил маленький кирпичный дом с короткой трубой. Только через минуту я сообразил, что это русская печь. Позже в лесу встречались кучи тёмно-красного кирпича, но уцелевшая печка была только одна и я вышел аккурат на неё. Впечатление сказки с той минуты поселилось в моей душе. Казалось, что вот-вот увидишь избушку на курьих ножках или из-за дерева выйдет Кощей. Это заставляло оглядываться на раскопках. Не успокаивал даже немецкий штык-нож, который я прихватил, впрочем, не столько для самозащиты, сколько из суеверных соображений, что в поиск надо взять трофей, который привлечёт другие находки. С этой вылазки во Псковщину я начал верить в нечистую силу. С суеверия, впрочем, и начались мои беды.
В ту первую поездку по заброшенным деревням я не нашёл ничего ценного. И хотя населённый пункт я выбрал правильно (деревня исчезла с карт после Гражданской, а не Великой Отечественной войны, стало быть люди в ней жили куда состоятельнее, чем на двадцать пятый год советской власти, и могли оставить после себя больше нетленного добра), одиночный поиск без металлодетектора не принёс весомого результата. Штампованный медный крест размером с ладонь, да серебряная лампадка — вот и все мои находки в тот раз, не считая ржавых лопат, серпов, кос и прочего сельхозинвентаря. Цветной металл я поднял с одного места, вероятно, кто-то, покидая дом, бросил иконостас. Ощутимую прибыль эти находки принести не могли. Лампадку я очистил и сдал как серебряный лом, а крест подарил Лёше Есикову. Иногда надо задаривать людей мелочёвкой, чтобы судьба послала взамен что-то ценное. Лёша заинтересовался и попросил взять с собой. Я взял. Кто ж знал, что он окажется такой сукой?
Одному на селище работать было не под силу, да и скучно. Приглашать же друзей-трофейщиков я не хотел из опаски, что эти вскормленные пеплом великих побед волки пронюхают про мои карты и, учуяв поживу, разграбят всё сами, оставив мне жалкие крохи. Лёша Есиков куда больше подходил в качестве напарника для секретного предприятия. Он имел мизерный кладоискательский опыт, зато ездил в археологические экспедиции. Мы учились на одном курсе. Только я после окончания Университета копал и на это жил, а Лёша работал в ларьке. Но он был безопасен. Кроме того, новичкам везёт, этого тоже не следовало сбрасывать со счетов.
В первую же поездку Лёша зарекомендовал себя раздолбаем. Он и в университетских экспедициях вёл себя как мудак, но сейчас, в отрыве от коллектива и бдительного ока старших и более опытных товарищей, проявился во всей красе. Нечаянно столкнул меня в ручей, прожёг ботинок на костре, чуть не провалился в заросший колодец и всё время насвистывал, как последний идиот. И он же нашёл серебряные карманные часы и дутое обручальное кольцо 56-й пробы. Фарт. Мне не попалось ничего, кроме ржавых чугунных утюгов, гвоздей, ножей и керамики. Лёшины находки мы продали и нажили денег. Слегка, самую малость. Ровно настолько, чтобы интерес к деревне разгорелся в полную силу.
Мне пришла в голову светлая мысль поискать в колодцах.
Большая по псковским меркам деревня в тридцать пять дворов, оставленная в условиях смуты, должна быть напичкана мелкими кладами. Носимые ценности крестьяне наверняка забрали с собой, либо зарыли где-нибудь в амбаре или на огороде, где без миноискателя не найти, а вот громоздкое добро вполне могли побросать в колодец, чтобы вернуться за ним, когда минует опасность. Судя по состоянию деревни, опасность хозяев не миновала. Это значило, что колодцы представляли собой сокровищницы зажиточных пейзан.
Версия «зажиточных пейзан», как я окрестил свою гипотезу, привела Лёшу в восторг.
— Что ты раньше молчал! — крикнул он. — Мы бы уже давно на «мерседесах» ездили. Собираемся, я в отпуск уйду.
В этом был весь Лёша. Он не поинтересовался, как я вышел на эту деревню, да и об остальных местах тоже не любопытствовал. Возможно, ему мешала деликатность или опасение, что я перестану с ним работать, если будет много спрашивать.
Впрочем, Есиков оказался человеком дела и оставил свой ларёк. Даже для выпускника исторического факультета он засиделся там слишком долго.
Наши приятельские отношения переросли в компаньонские.
Вдвоём мы могли уйти надолго, унести не только палатку и снаряжение, но и большой запас еды. Питались мы тогда гречкой, макаронами и салом. В первые дни был чёрный хлеб. И ещё запас кофе, который хоть и занимал место в рюкзаке, но спину не гнул.
И вот, захватив с собой двадцать метров капронового фала, полиспаст и лебёдку, мы отправились на зачистку колодцев. По дороге от станции нам нежданно-негаданно улыбнулась удача.
— Теперь у нас навалам крепёжного материала, — сказал я, заметив старый гнилой столб с куском многожильного алюминиевого провода. — Сматываем, берём всё.
— Илья, — спросил придавленный тяжестью поклажи Лёша Есиков, — зачем нам столько проволоки?
— Пригодится, — я снял рюкзак и достал топор, чтобы разбить на столбе изоляторы. — Запомни, в лесу, кроме деревьев, ничего нет, а проволока — вещь полезная.
Алюминиевый провод нам очень пригодился при сооружении треножника. Двухметровую треногу из толстых берёзок мы поставили над колодцем. От идеи полиспаста быстро отказались, просто зацепили за вершину треноги блок, пропустили через него фал с привязанным поперёк колом, к ближайшему дереву прикрепили лебёдку. Я надел плащ ОЗК, застегнув его между ног как комбез, оседлал палку и, раскачиваясь над смердящей бездной, сказал:
— Лёша, держи крепче, опускай медленно. В случае чего, у лебёдки есть фиксатор, вот здесь, видишь? Если меня уронишь, вылезу и начищу рыло. Всё понял?
— Понял! — прокряхтел Есиков, удерживая рукоять.
— Тогда трави.
Плавными рывками я сползал в тёмную, пахнущую тиной дыру. Мимо лица проплыло верх замшелое надломленное бревно. Предварительно мы как следует обкопали колодец, чтобы меня не засыпало, и сняли три венца, но внизу обсадка осталась. Она была ненадёжной и гнилой как моя жизнь.
— Давай! Ещё давай! — командовал я, подсвечивая фонариком. — Лёша, давай ещё!
Наконец, подошвы болотных сапог стукнули по чему-то твёрдому.
