обстановке.
Иногда это очень полезно. Тем более, когда ты по-настоящему включишься в нашу работу, тебе будет трудно выкроить даже несколько дней, чтобы слетать на Луну.
Он взял газету.
— И не надо меня благодарить. Можешь заняться своими делами — мне надо еще немного поработать.
Я вышел из комнаты. Отец считал, что все уже уладил… да и я как-то успокоился: мне тоже казалось, что все решено. Марс! И меня никто не будет опекать, буду делать что захочу! Но я не сказал о поездке Карлу. У меня было противное чувство: вдруг он решит, будто меня просто купили. Что ж, может, так оно и было. Карлу я просто сказал, что отец смотрит на службу в армии не так, как я.
— Еще бы, — ответил он. — Мой тоже. Но это моя судьба.
Я все раздумывал, пока шли последние занятия по истории и нравственной философии. Эти предметы отличались от других тем, что каждый обязан был принимать участие в занятиях, но экзаменов не было. И мистер Дюбуа, похоже, не особенно заботился о том, чтобы мы отчитывались о своих знаниях. Иногда он, правда, тыкал пальцем левой руки (он никогда не утруждал себя запоминанием имен) и задавал короткий вопрос. Но если не получал ответа, это ничего не меняло.
На самом последнем уроке, правда, мне показалось, он все-таки решил исподволь узнать, что же мы усвоили. Одна из девчонок вдруг с вызовом заявила:
— А моя мама говорит, что насилие никогда не может ничего создать.
— Да? — Дюбуа холодно посмотрел на нее. — А я уверен, что отцы известного тебе города Карфагена были бы очень удивлены, узнав об этом.
Почему к ним не обратилась твоя мать? Или ты сама?
Они цепляли друг друга уже давно: девчонка не считала нужным лебезить или опасаться Дюбуа, ведь экзаменов по его курсу не было. Она и сейчас не скрывала раздражения:
— Все пытаетесь посмеяться надо мной! Всем известно, что Карфаген был разрушен!
— Мне казалось, что ты этого не знаешь, — сказал Дюбуа без всякого намека на улыбку. — Но раз ты в курсе дела, может, тогда ответишь: что иное, как не насилие, навсегда определило их судьбу? И вообще я не собирался смеяться лично над тобой. Я против своей воли начинаю презирать беззастенчиво глупые идеи и принципы — тут уж ничего не могу поделать.
Всякому, кто исповедует исторически не обоснованную и аморальную концепцию насчет того, что «насилие не в состоянии ничего создать», я посоветовал бы подискутировать с духами Наполеона Бонапарта и герцога Веллингтона.
Насилие, откровенная сила, в истории человечества решило гораздо больше вопросов, чем какой- либо другой фактор, и противоположное мнение не имеет права даже называться концепцией. Глупцы, забывающие эту главную правду в истории человечества, всегда платят или, во всяком случае, платили за это недомыслие своей жизнью и свободой… Еще один год, еще один класс отучился — и еще одно поражение. В ребенка еще можно заложить какие-то знания, но научить думать взрослого человека, видимо, невозможно.
Вдруг он ткнул пальцем в меня:
— Ты. Какая разница в области морали, если она вообще есть, лежит между воином и гражданским человеком?
— Разница, — сказал я, лихорадочно соображая, — разница в сфере гражданских обязанностей, гражданского долга. Воин, солдат, принимает личную ответственность за безопасность того политического объединения, членом которого состоит и ради защиты которого он при необходимости должен пожертвовать своей жизнью. Гражданский человек этого делать не обязан.
— Почти слово в слово по учебнику, — сказал Дюбуа, как всегда пренебрежительно. — Но ты хоть понимаешь, что сейчас сказал? Ты веришь в это?
— …Я не знаю. сэр…
— Конечно, не знаешь! Я вообще сомневаюсь, что кто-либо из вас способен вспомнить о своем «гражданском долге» даже в самых экстремальных обстоятельствах.
Он посмотрел на часы:
— Ну вот наконец и все. Последнее «прости». Кто знает, может быть, мы с кем-нибудь еще увидимся в менее удручающей обстановке. Свободны.
Через три дня нам вручили дипломы об окончании школы, еще через три мы отпраздновали мой день рождения, а через неделю — Карла. И все это время я так не и смог ему признаться, что передумал Идти в армию. Я был абсолютно уверен, что он и так все понимает, и мы этого вопроса просто не касались наверное, оба чувствовали какую-то неловкость. А через день после его дня рождения я отправился провожать Карла к пункту вербовки. По пути к Федеральному Центру мы столкнулись с Карменситой Ибаннес, нашей одноклассницей, заставлявшей любого испытывать удовольствие от того факта, что он принадлежит к расе, разделенной на два пола. Кармен не была моей девчонкой. Она вообще была ничьей: никогда не назначала два свидания подряд одному и тому же парню и ко всем нам относилась одинаково приветливо. Мне иногда казалось, что она не видит между нами разницы. Но знаком я с ней был довольно близко, поскольку она часто пользовалась нашим бассейном — он был точно таких размеров, какие установлены для соревнований на олимпиадах. Она приходила то с одним приятелем, то с другим, иногда одна, чему радовалась моя мама. Мама считала, что Кармен должна оказывать на меня хорошее влияние. Что ж, возможно, мама была права.
Она заметила нас, подождала, пока мы ее догоним, и улыбнулась:
— Привет, ребята!
— Хэлло, Очи Черные, — сказал я, — каким ветром?
— А ты не догадываешься? Сегодня мой день рождения.
— Да? Поздравляем! Будь счастлива!
— И вот я решила пойти на Федеральную Службу.
— Что?
Думаю, Карл был так же сильно удивлен, как и я. Но на нее это было очень похоже. Она никогда не болтала зря и обычно все секреты держала при себе.
— Ты не шутишь? — задал я очень умный вопрос.
— С чего бы? Я решила стать пилотом звездного корабля. Во всяком случае, хочу попытаться.
— Думаю, тебе действительно нужно попробовать, — быстро отреагировал Карл.
Он был прав — теперь-то я знаю это точно. Кармен была небольшого роста, изящная и ловкая, с отличным здоровьем и изумительной реакцией. К тому же она довольно профессионально занималась прыжками в воду, любила математику. Я окончил школу с индексом «удовлетворительно» по алгебре и «хорошо» по деловой арифметике. Она же легко проскочила весь курс по математике, который могла предложить наша школа, и успела еще закончить специальный курс. Я никогда не задумывался, зачем ей это нужно. Наверное, потому, что она всегда казалась такой неземной, созданной только для развлечений — этакой бабочкой. Так что и мысли не возникало, что она может заняться чем-то серьезным.
— Мы… то есть я, — сказал Карл, — тоже буду вербоваться.
— И я, — вдруг подтвердил я, хотя минуту назад об этом и не помышлял, мы оба будем.
Удивительно, но мой язык как будто жил своей отдельной жизнью.
— О, это прекрасно!
— И я хочу учиться на космического пилота, — сказал я твердо.
Кармен не рассмеялась и ответила очень серьезно:
— Ох, как здорово! Мы, наверное, и тренироваться будем вместе. Мне бы так этого хотелось. Карл, а ты тоже хочешь стать пилотом?
— Я? — переспросил Карл. — Нет, я не собираюсь в водители грузовиков. Вы меня знаете. «Старсайд, Ар энд Ди», электроника. Если, конечно, подойду.
— Скажешь тоже — «водитель грузовика»! А вот засунут тебя на Плутон, и будешь там мерзнуть всю жизнь!
— Нет уж, мне повезет, это точно.
— Ладно, хватит. Давайте лучше поторопимся.
