альпенштока, но уже давно привык помалкивать и тренироваться изо всех сил. Мы освоили и это ремесло, и оно, в результате, оказалось не таким уж сложным. Если бы год назад кто сказал мне, что я запросто смогу влезть на отвесную гладкую скалу, используя лишь молоток, жалкие гвоздики и никчемную веревочку, я рассмеялся бы ему в лицо. Я — человек равнинный. Поправка: я был человеком равнин. С тех пор со мной произошли некоторые изменения.
Я только-только начинал понимать, как сильно изменился. В лагере Смита был более свободный режим — нам разрешалось ездить в город. В принципе, некоторая «свобода» существовала и в лагере Курье. Она означала, что в субботу после обеда, если не было спецнаряда, я мог уходить из лагеря куда заблагорассудится. Но обязательно вернуться к вечерней перекличке. Да и какой был смысл в такой прогулке, когда до горизонта тянулась однообразная степь, вокруг ни души, только изредка попадался испуганный заяц — ни девушек, ни театров, ни дансингов, ни прочих увеселений.
Хотя, если честно, свобода и в лагере Курье была счастьем. Иногда очень важно иметь возможность уйти куда глаза глядят, чтобы не видеть палаток, сержантов, опостылевших лиц друзей… мгновения, когда не надо постоянно ждать окрика, сигнала тревоги, когда можно прислушаться к своей душе, уйти в себя. Свобода ценилась тем больше, что тебя могли ее лишить, как и любой другой привилегии. Могли запретить покидать лагерь или даже расположение роты: тогда нельзя было пойти даже в библиотеку или в «палатку отдыха». Запреты могли быть еще строже: выходить из своей палатки только по приказу.
Но в лагере Смита мы могли ходить в город. Челночные ракетные поезда отправлялись в Ванкувер каждое субботнее утро, как раз после нашего завтрака. Вечером таким же поездом возвращались к ужину. Инструкторам разрешалось даже проводить в городе субботнюю ночь или вообще несколько дней, если позволяло расписание занятий.
Именно в тот момент, когда я вышел из поезда на перрон городского вокзала, я начал понимать, как сильно изменился. Джонни больше не вписывался в эту гражданскую жизнь. Она казалась непонятной, сложной и невероятно беспорядочной.
Я не говорю, что мне не понравился Ванкувер. Это очаровательный город, он расположен в прекрасном месте. Люди здесь тоже очень доброжелательные, они привыкли видеть на своих улицах Мобильную Пехоту и относились к нам вполне лояльно. Для нас даже был создан специальный центр отдыха, где каждую неделю устраивались танцы и где бывали девушки, всегда готовые потанцевать.
Но в тот, первый, раз я не пошел в центр отдыха. Почти все время я пробродил по улицам, останавливаясь и подолгу глазея на красивые здания, на витрины, переполненные самыми разными, ненужными, как мне казалось, вещами.
Я глазел на прохожих, спешащих и просто гуляющих. Удивительно, но они вели себя по-разному, каждый делал, что хотел, и одевался по-своему. Конечно, я засматривался на девчонок.
В особенности на девчонок. Оказывается, я и не знал, какие они удивительные и какие красивые. Надо сказать, я всегда относился к девчонкам хорошо: с тех самых пор, когда еще мальчишкой понял, что они совсем другие, а не просто носят платья и юбки. Насколько я помню, в моей жизни не было периода, как у многих других мальчишек, когда, заметив эту разницу, они начинали девчонок ненавидеть.
И все же в этот день мне открылось, насколько я их недооценивал.
Девушки прекрасны сами по себе. Удивительно приятно просто так стоять на углу и смотреть, как они проходят мимо. Хотя нет, нельзя сказать, что они ходят, как все. Я не знаю, как объяснить, но их движения — что-то более сложное и волнующее. Они не просто отталкиваются от земли ногами — каждая часть тела движется, и словно в разных направлениях… но так слаженно и грациозно.
Я и два моих приятеля, наверное, простояли бы на улице до вечера, если бы не полисмен. Он посмотрел на нас и сказал:
— Ну что, ребятки, обалдели?
Я моментально сосчитал нашивки и значки на его груди и с уважением ответил:
— Да, сэр!
— Тебе не обязательно ко мне так обращаться. По крайней мере здесь. А почему вы не там, где развлекаются?
Он дал нам адрес, объяснил, куда идти, и мы двинулись — Пэт Лэйви, Котенок Смит и я. Он еще крикнул вдогонку:
— Счастливо, ребята… и не ввязывайтесь ни в какие истории.
Он слово в слово повторил то, что сказал нам Зим, когда мы садились на поезд.
Но туда, куда советовал пойти полисмен, мы не пошли. Пэт был родом из Сиэтла, и ему хотелось взглянуть на родные места. Деньги у него были, он предложил оплатить проезд тому, кто составит ему компанию. Мне все равно нечего было делать. Поезда в Сиэтл отходили каждые двадцать минут, а наши увольнительные не ограничивались Ванкувером. Смит решил ехать с нами.
Сиэтл мало чем отличался от Ванкувера, по крайней мере, девчонок там было не меньше. Этот город мне тоже понравился. Но там, похоже, не очень-то привыкли к десантникам. Когда мы зашли пообедать в скромный ресторанчик, особого доброжелательства я не ощутил.
Нужно сказать, что мы не ставили перед собой задачу напиться. Ну, Котенок Смит, быть может, и перебрал пива, но оставался таким же дружелюбным и ласковым, как всегда. Из-за этого он, кстати, и получил свою кличку. Когда у нас начались занятия по рукопашному бою, капрал Джонс презрительно буркнул в его сторону:
— Котенок бы оцарапал меня сильнее!
И готово — кличка приклеилась.
Во всем ресторанчике мы одни были в форме. Большинство остальных посетителей составляли матросы с грузовых кораблей. Неудивительно: ресторанчик располагался недалеко от порта — одного из самых больших на побережье. В то время я еще не знал, что матросы с грузовых кораблей нас недолюбливали. Отчасти, видно, из-за того, что их «гильдия» уже давно безуспешно пыталась приравнять по статусу свою профессию к Федеральной Службе. А может, эта скрытая вражда уходила своими корнями в глубокое, неизвестное нам прошлое.
За стойкой бара сидели пареньки примерно нашего возраста.
Длинноволосые, неряшливые и потертые — смотреть было неприятно. Я подумал, что, может быть, сам походил на них до того, как пошел на службу.
Затем я увидел, что двое таких же доходяг с двумя матросами сидят за столом у нас за спиной. Они подвыпили и все громче отпускали замечания, видимо, специально рассчитанные для наших ушей.
Мы молчали, А их шуточки становились все более личными, смех все громче. Остальная публика тоже умолкла, с удовольствием предвкушая скандал.
Котенок шепнул мне:
— Пошли отсюда.
Я поймал взгляд Пэта, он кивнул. Счет был уже оплачен, поэтому мы просто встали и вышли. Но они последовали за нами. Пэт на ходу бросил:
— Приготовься.
Мы продолжали идти, не оглядываясь.
Они нас догнали.
Я вежливо уступил типу, который бросился на меня, и дал ему упасть, по пути, правда, рубанув его слегка ребром ладони по шее. Потом я бросился на помощь ребятам. Но все уже было кончено. Все четверо лежали на тротуаре.
Котенок обработал двоих, а Пэт вывел из игры четвертого, кажется, слишком сильно послав его навстречу уличному фонарю.
Кто-то, судя по всему, хозяин ближайшего магазина, послал за полицией, которая прибыла очень быстро — мы еще стояли вокруг неподвижных тел, не зная, что с ними делать. Двое полисменов. Наверное, они были рядом, раз примчались так скоро.
Старший пристал к нам, чтобы мы назвались и предъявили документы. Но мы, как могли, увиливали: ведь Зим просил «не ввязываться в истории».
Котенок вообще прикинулся дурачком, которому только-только исполнилось пятнадцать. Он все время мямлил:
— Мне кажется, они споткнулись…
