своих студенческих лет я знал, что очень немногие профессора умели читать лекции интересно. Они превращали их в монотонный двухчасовой рассказ. Редкие из них умели «зажечь аудиторию». Умелое чтение лекции — это искусство привлечения внимания, это театр одного актера: лектору необходима определенная степень артистизма. Как актер, он стоит перед аудиторией, около двухсот — трехсот человек фокусируют на нем свое внимание, не только слушают, но и смотрят на лектора. Надо не только уметь «держать» аудиторию, но и самому уметь держаться перед ней. Необходимо установить с аудиторией контакт глазами, быстро реагировать на все, что происходит в ней. И нужна отчетливая артикуляция речи — нельзя захлебываться быстротой, нельзя и тянуть медленно. А главное, совсем нельзя испытывать внимание студентов длинными периодами монотонного рассказа — это утомляет, и они перестают слушать. Надо уметь найти баланс между серьезным и развлекательным — показывать иллюстрации, рассказывать яркие примеры, иногда надо пошутить, чтобы аудитория расслабилась. В общем, читать лекцию надо уметь — это большое искусство. А для всякого искусства нужны талант и опыт.
Итак, гул затих, я вышел на подмостки… Первая фраза, первое звучание голоса должны сразу привлечь внимание. Как обратиться к ним? Часто начинают: «Товарищи студенты!». Нехорошо — сухо, официально. Иногда вообще начинают без обращения — тоже плохо.
— Дорогие доктора, — начал я, они посмотрели на меня с удивлением, но это их привлекло, — у кого из вас был когда-нибудь перелом кости?
Поднялось несколько рук.
— Больно было?
— Больно… очень больно… поболело немного…
— Я расскажу вам историю одного тяжелого перелома, ее можно назвать «История про маленькую девочку и большого ученого».
Они насторожились — что за история?
— Десять лет назад, в январе 1962 года, по скользкой дороге в гололед ехала частная «Волга». Дорогу перебегала мама с девочкой семи лет. Девочка поскользнулась и упала. Спасая ее, водитель затормозил, машину развернуло на льду и вынесло на другую сторону. Встречная машина врезалась в ее заднюю дверь так, что вмяла ее внутрь. Там сидел пассажир, удар пришелся по правой стороне его таза.
Я вышел из-за трибуны и показал на себе точное место удара. Видно было — они внимательно следили не только за рассказом, но и за моими движениями.
— Пострадавший сразу потерял сознание. Только через час приехала скорая помощь, его положили на носилки и повезли в больницу № 50, самую близкую. Это был не кто иной, как лауреат Нобелевской премии академик физик Лев Давыдович Ландау. Еще одна деталь — на сиденье рядом с пострадавшим лежала плетеная корзина, полная свежих яиц, ни одно яйцо не разбилось.
Аудитория затаила дыхание, тишина — слушали с интересом. В те годы в Москве все еще помнили тот трагический случай, слишком необычная личность был Лев Ландау. Тема моей лекции была «Переломы костей таза». Я начал с конкретного примера, чтобы перед ними встала картина. Потом я показал им схемы-плакаты разных видов перелома, которые нарисовал для лекции, рассказал, какие сосуды и какие внутренние органы повреждаются при этих переломах. Внимание было полное, и мне стало легко говорить.
В перерыве некоторые студенты подходили:
— Можно вас спросить, вы сами тоже лечили Ландау?
— Лечил, но не в тот первый день, а позже. Я вам расскажу об этом.
Заинтересовались. Во второй половине лекции я говорил о методах лечения и попутно возвращался к случаю Ландау. Это помогало «держать» аудиторию. Закончил я так:
— Помните про маленькую девочку? Теперь ей семнадцать лет. Она заканчивает школу и, говорят, хочет поступать на факультет физики. Хорошо, если бы она смогла стать таким физиком, каким был Лев Давыдович Ландау.
После лекции два студента провожали меня через двор и доверительно говорили:
— Знаете, как проводит лекции профессор Родионов? — он уткнется носом в написанный текст и читает, не отрывая глаз. Один раз мы открыли учебник хирургии и следили по тексту. Оказалось, что он читал его слово в слово. Для этого нам не нужно лекции слушать, мы можем сами прочитать в учебнике. А ваша история лечения Ландау очень интересная.
Конечно, я не всю историю им рассказал, это не было моей задачей. А было вот что.
Я узнал о той трагедии от своего отца, он работал в хирургическом корпусе больницы, куда Ландау привезли в критическом состоянии — между жизнью и смертью. У него был тяжелый перелом таза — от удара вся правая половина его сместилась вверх. Сразу возник шок и началась большая потеря крови. Спасти его было тяжело. К тому же больница не была для этого хорошо оборудована. Клиникой травматологии заведовал Поляков, не специалист по тяжелым травмам. Как обычно, никакой официальной информации о травме Ландау не было, но весть быстро разнеслась по Москве, по России и по всему миру. Люди узнавали об этом по «Голосу Америки» и Би-би-си. Со всей Москвы присылали Ландау необходимые лекарства и аппараты, даже привозили на самолетах из-за границы. У меня в Боткинской больнице был уникальный шведский аппарат Энгерем для контроля и поддержки дыхания. В тот же день я привез его к отцу, и аппарат поддерживал дыхание Ландау первые несколько недель. Жизнь спасли, но долго не возвращалось сознание, и его перевели в Институт нейрохирургии. Через много месяцев он начал говорить и стал, хромая, ходить с «ходилкой», которую прислали из Америки (в России таких не было).
Мне довелось лечить Ландау через пять лет после травмы. Сломанный таз сросся в неправильном положении, Ландау ходил с трудом и жаловался на постоянные боли в животе.
Его положили в ЦИТО, мы с Вениамином Лирцманом лечили его. Задача сводилась к поддержке его физических сил. Он лежал в отдельной палате, читал на английском языке толстую книгу, свою собственную биографию, мало и неохотно разговаривал с врачами. Его умственные способности казались пониженными. «Крыша поехала», говорили многие. Но я с этим не согласен. Мне приходилось много говорить с Ландау. Если удавалось вызвать его на интересную ему тему, он говорил точно и умно. Он был гений, его ум узко направлен на интенсивную работу над близким ему предметом, как у великого шахматиста — лишь на шахматы.
Когда мы его лечили, случилось ташкентское землетрясение 1967 года, я вылетал туда с группой хирургов. Вернувшись, я рассказал об этом Ландау.
— Много разрушений? — спросил он.
— Очень много, особенно узбекских саманных домов.
Он задумался:
— Хотя, если помнить, землетрясение было в восемь баллов по шкале Рихтера, а вся шкала — девять баллов, это много, — и больше к этому не возвращался, ему все было ясно.
Навещать Ландау приезжал академик Петр Капица, тоже нобелевский лауреат и директор Института физики, где Ландау заведовал лабораторией. В свое время, в 1938 году, Ландау был арестован, и Капице удалось выцарапать его из тюрьмы; на это нужна была особая смелость. Он просил нас: «Уговорите, как врачи, Ландау начать работать». Мы подступались к нему:
— Не могу, живот болит, — неохотно отвечал он и больше не хотел разговаривать.
Мои молодые помощники Косматое и Левицкий
Самый молодой сотрудник кафедры был врач Владимир Косматов, на низкой должности лаборанта. Его обязанности — вести бумажные дела, готовить аудиторию для лекций, возить бумаги из ректората и обратно, в общем, быть на побегушках. Он тихий провинциальный парень, тридцати лет, недавно в Москве. Для него я первый профессор, с которым он мог разговаривать, при мне он робел, смотрел с почтением. Видя его запуганность, я старался быть с ним как можно мягче и дружелюбнее, вселить в него человеческую уверенность в себе:
— Я хочу, чтобы вы начали участвовать в процессе лечения. Не вечно же вам быть лаборантом —
