стихи». В Бежецке родился и учился замечательный русский писатель начала XX века Вячеслав Шишков, его романом «Угрюм-река» мы все зачитывались. Очевидно, все-таки в тех холмах, полях и дорогах было для русской души что-то былинно-поэтическое.
Городок весь из бревенчатых изб с «воротцами», которые упоминала Ахматова, и с резными украшениями на ставенках. Жило в них около тридцати тысяч людей. Была развита мелкая сельская промышленность и училище агрономии. Возле маленькой железнодорожной станции примостилась одноэтажная кирпичная больница на 150 коек — в ней нам предстояло проявлять свои познания. Поселили нас в общежитии училища: большая комната для мужчин на втором этаже и такая же на третьем — для девушек. На узких железных койках тонкие матрасы каменной плотности, белье на них из больницы — серое, в пятнах, застиранное. Хотя это было общежитие, но ни кухни, ни душевой, ни даже водопровода не было. Мылись мы в бане, одну неделю она работала для мужчин, другую — для женщин. Во дворе торчала чугунная колонка, мы носили воду в ведрах, наливали ее в рукомойники и плескались над тазами, а потом сливали их в «туалет». Это сооружение — серая дощатая пристройка к дому, с дырками и выгребной ямой; наверху для девушек, под ним — для мужчин (находясь там, мы всегда слышали друг друга, хотя видеть не могли — щели между досками были законопачены). Но нам до всего этого дела не было — нам хотелось скорей начать работать.
Мужчины нашей группы тяготели к хирургии, а девушек больше занимали терапия, педиатрия и акушерство. Хирургов в больнице было двое: старый местный доктор Василий Иванович, за шестьдесят, и молодой армянин, почему-то осевший в этой русской дыре, интересный мужчина по имени Амбарцум Саркисович. Девчонки наши сразу в него влюбились, но никак не могли запомнить его имя и отчество.
— Ах, какой он интересный мужчина! Только как-то странно его зовут…
— Он со мной заговорил, а я стою как дура и не помню — как его зовут?..
Мы их тренировали по слогам:
— Скажи — Ам-бар-цум, а потом скажи — Сар-ки-со-вич.
Но они все равно забывали, и это было предметом общего смеха — мы тогда могли хохотать по любому поводу. Впрочем, местное русское население это сложное нерусское имя тоже не помнило и выговаривало по-своему, по-крестьянски: «Амбар Сараич».
Районная больница была достаточно большая по стандартам того времени. Но после московских клиник все в ней казалось нам ужасно убогим — и палаты, и оборудование. Лекарств, бинтов, инструментов было мало, единственный рентгеновский аппарат был древней конструкции и использовался только для просвечивания, потому что рентгеновских пленок не было вообще. Впрочем, операционная комната и оборудование были приличные — можно было делать довольно большие операции. Но лечили в больнице в основном только острые заболевания. Да и население обращалось к врачам лишь в крайних ситуациях. Люди в провинции жили традициями прошлых веков, главным в здоровье было «Бог дал — Бог взял». Старики и хронические больные умирали дома, «по-простому», ни разу не побывав в больнице.
Добродушный старый хирург Василий Иванович проработал там лет сорок, перевидал и худшие времена и со всем этим свыкся. Богатый врачебный опыт позволял ему ставить диагноз с одного взгляда на больного, но делать большие операции он уже не мог и многое передал Амбарцуму Саркисовичу. А тот был энтузиастом хирургии, он оснастил операционную и, насколько мы понимали, оперировал довольно хорошо. Мы с ним сдружились, ассистировали ему на операциях, и он с готовностью давал нам объяснения.
Однажды, на подводе с сеном, привезли молодого мужчину, около двадцати пяти лет, с желудочным кровотечением. Его прислал врач участковой больницы, километрах в тридцати от города. Звали больного Саша Портнов, был он почти белого цвета, потому что уже более суток терял кровь, она тонкой струйкой вытекала у него изо рта. Амбарцум объяснил нам:
— Такое здесь часто случается. Этот парень — типичный пример: у него язва желудка, он ее получил во время службы в армии, от плохого питания. После армии у многих ребят развиваются гастриты, а потом и язвы. А вдобавок к этому почти все они — хронические алкоголики, как все мужики здесь. Вот этот наш больной накануне напился вдрызг, и у него началось кровотечение. Наверное, помрет.
Для нас это звучало ужасно, мы вытаращили глаза:
— Неужели его нельзя спасти?
— Спасти его может только ушивание язвы или резекция желудка, но делать операцию в таком состоянии невозможно — он помрет на операционном столе. Сначала надо остановить кровотечение и потом подождать, когда повысится гемоглобин крови.
Больному давали кровоостанавливающие средства, какие были в больнице, — не помогло. Пришел спокойный Василий Иванович:
— Опять? Ну, таких-то у нас много бывает. Надо вот что сделать: попробуйте-ка по-старинному — давайте ему глотать лед, много льда — чтобы охладить желудок.
В больнице был один холодильник для хранения консервированной крови, лед он не производил. Мы с Вахтангом бегали за льдом в погреб во дворе, откалывали куски от больших ледяных кубов, крошили их на мелкие кусочки и впихивали в рот почти умирающего Саши. Ничего не помогало. Амбарцум развел руками:
— Есть только одно последнее средство — перелить ему свежую кровь, прямо от донора. Это помогает. Но у него первая группа крови, и нужен «свежий донор» с такой же группой. Где его возьмешь?
У нас с Вахтангом была первая группа, мы переглянулись:
— У нас первая группа, мы дадим свою кровь.
Амбарцум удивился, а Василий Иванович пытался нас отговорить:
— Вы, ребята, вот что: вы не горячитесь, подумайте. Такой способ, конечно, есть, но ведь это его не наверняка спасет — это только попытка.
— Все равно — мы хотим дать свою кровь.
В операционной нас по очереди положили на каталки, параллельно с больным Амбарцум наладил систему перекачивания крови и вставил в вены нам и больному толстые иголки.
Мы лежали и смотрели, как он с операционной сестрой Верой выкачивали из нас по триста кубических сантиметров крови и тут же перекачивали больному. И действительно, кровотечение остановилось. Все в операционной радостно переглянулись, Амбарцум крепко пожал нам руки, Василий Иванович улыбался в усы, а операционная сестра сказала:
— Спасибо вам за доброе дело. Вы будете хорошими докторами.
Нам дали два свободных дня — гулять на свежем воздухе. Девушки подкармливали нас маслом и сметаной с базара — даже сделали перерасход. А больница заплатила нам по сто пятьдесят рублей, как полагалось донорам. Это была бы неплохая подмога общему бюджету группы, но мы узнали, что нашему больному нужны антибиотики, а их в больнице нет. Зато в железнодорожной аптеке они были. Мы пошли и на те деньги купили антибиотики. Девушки сначала было даже рассердились, но, узнав, сказали:
— Молодцы, правильно сделали. А что сказал вам этот ваш, как его — Амацур? — они так и не научились произносить имя Амбарцума, да еще с отчеством — Саркисович.
К нашей радости, больной поправлялся с каждым днем. В больнице на нас смотрели с уважением, операционная сестра нам улыбалась. Но мы с Вахтангом героями себя не чувствовали — если было у нас удовлетворение, то только тем, что мы исполнили наш врачебный долг. И я так и записал в производственном дневнике: «Этот случай был для нас главным уроком практики: бороться за жизнь больного надо всеми средствами до самого конца».
По воскресеньям в городе был базар: со всего района на базарную площадь съезжались подводы с товаром. Это было живописное зрелище — хотя и без большого выбора, но там продавали все, чего никогда не было в магазинах: овощи, зерно, кур, гусей, уток, мед, коз, баранов, коров, льняные ткани, шерсть и разную сельскую утварь. Девушки велели нам купить мешок картошки. Мы «толкались» по базару и увидели, что с одной из подвод продавался большой белый красавец-гусь. И недорого — всего за тридцать рублей. Павел Шастин предложил озорную идею: купить гуся и удивить наших девчат. Действительно, это было бы совершенно необычно для нас, горожан.
— Где мы будем его держать?
— Пусть живет с нами в комнате. По вечерам будем выносить его на луг и пасти.
— Он убежит.
