золотистый оттенок. Высокая гибкая фигура не утратила былой стройности. Морщины не пролегли у нее на лице, и светлая кожа оставалась такой же гладкой и свежей, как в те дни, когда она была юной и беззаботной техасской красавицей.
Только глаза выдавали ее возраст.
Окруженная всеобщим уважением старая дева из Нового Орлеана, мисс Маргарет Энн Салливен до сих пор еще считалась красивой женщиной. Даже ее живые глаза не потеряли яркой синевы. Однако в их глубине безошибочно угадывалось знание жизни, которое дается только самой жизнью: тихая печаль, которую оставляют пролетевшие годы, горечь от расставания с юношескими мечтами. Молчаливое достоинство человека, принимающего жизнь такой, как она есть.
С двадцати пяти лет и по сей день Маргарет Салливен жила в комфортабельном одиночестве в роскошном двухэтажном особняке на обсаженной деревьями Сент-Чарлз-авеню в аристократическом зеленом районе города.
Дом принадлежал самой Маргарет. Ее старший брат Уолтер был столь щедр, что приобрел для нее этот дом, когда она покинула Техас летом 1839 года… в ту пору ей было двадцать четыре года. Сейчас она отметила свой сорок первый день рождения и все это время жила здесь — в белоснежном доме, украшенном коваными железными решетками.
За долгие минувшие годы она ни разу не съездила в Техас.
Более десяти лет Маргарет Салливен занималась исследовательской работой: она состояла в штате отдела генеалогии университетской библиотеки. В деньгах она не нуждалась. Уолтер Салливен был весьма богатым человеком и следил за тем, чтобы жизнь не причиняла особых неудобств его единственной сестре.
Маргарет проводила дни в библиотеке, находя в работе радость и удовлетворение. Она любила с головой уходить в кропотливые изыскания, ей нравился энтузиазм молодых одаренных студентов, и она с удовольствием совершала ежедневную прогулку длиной в три квартала — от дома до увитого плющом университетского здания.
Она радовалась, что у нее есть причина, побуждающая ее каждое утро вставать с постели.
День за днем, когда часы били три, Маргарет Салливен надевала шляпу и перчатки, раскрывала зонтик, защищающий ее от солнечных лучей, и шествовала домой. И всегда, поднимаясь по ступеням крыльца к галерее, опоясывающей дом, она возносила в душе молитву, чтобы, вступив в вестибюль, она увидела письмо в серебряной корзинке для визитных карточек, стоявшей на столике у входа.
Если никакого письма там не было, она сразу поднималась по лестнице на второй этаж и, оказавшись у себя в комнате, одевалась по-домашнему и снова спускалась по лестнице. Она отправлялась в солнечную гостиную, где радовали глаз зеленовато-серые занавески из дамаста, окаймленные белоснежными кружевами, великолепный серый брюссельский ковер и камин с отделкой из зеленовато-серого каррарского мрамора, садилась на кушетку с шелковой обивкой и ждала, когда появится ее экономка Стелла — негритянка средних лет.
Ждать приходилось недолго. Через пару минут Стелла приносила блестящий серебряный чайный прибор. Устанавливая поднос на столик перед Маргарет, она пожимала крепкими плечами и извиняющимся тоном произносила:
— Писем сегодня нет, мисс Мэг. Маргарет откликалась с улыбкой:
— Может быть, завтра…
— Хорошо бы хоть завтра. — Затем Стелла обычно печально добавляла: — Уж до того тут тихо стало с той поры, как мисс Эми в Техас вернулась, слишком даже тихо, коли вы у меня спросите.
Не переставая бормотать, она удалялась на кухню, а Маргарет тем временем неторопливо прихлебывала чай.
Маргарет сразу обнаружила ожидавшее ее письмо, когда в один из жарких дней июля, пешком преодолев привычное расстояние в три квартала, добралась до дома, истомленная влажной духотой луизианского лета. Как только ее взгляд упал на белый прямоугольник конверта, надписанного мелким аккуратным почерком, она немедленно взбодрилась и ожила.
С улыбкой сняв шляпу и перчатки, она небрежно бросила их на столик и схватила письмо. Подобно юной нетерпеливой девочке, она немедленно присела на вторую ступеньку лестницы и поспешно разорвала конверт.
Все еще улыбаясь, Маргарет опустила письмо, бережно сложила его, как было, и поместила в тот же конверт. Поднявшись к себе в спальню, она проследовала к белым легким дверям, что вели на небольшой балкон, распахнула их и глубоко вздохнула, набрав полную грудь плотного влажного воздуха.
Затем она отошла от дверей, положила письмо на письменный стол розового дерева и снова взяла его в руки. Усевшись за стол, она еще раз вынула письмо из конверта, перечла его… и ее улыбка угасла.
Она сидела, прижав письмо к груди, и тревога затуманила ее синие глаза. Следует ли ей безотлагательно написать Уолтеру и предупредить, чтобы он получше присматривал за Эми? Нет. Это будет нечестно по отношению к Эми, которая доверила ей свою тайну. Да и потом, возможно, это всего лишь девичье увлечение, порожденное долгой разлукой между двумя детьми.
А если их чувство перерастет в серьезную стойкую привязанность — так можно ли еще желать лучшего? Судя по тому, что говорил Уолтер, не было в мире более достойного друга, чем дон Рамон Кинтано, и более благовоспитанного и трудолюбивого мальчика, чем Луис.
Маргарет Салливен надеялась, что ее решение не выдавать Эми окажется правильным. Счастье Эми — вот то единственное, что имело значение. Бог свидетель, она не хотела, чтобы Эми выпала такая же участь, как ей самой.
Холодные одинокие вечера рождественских сочельников, когда все другие собираются в кругу семьи. Душные летние ночи в постели, предназначенной для двоих.
Томительные воскресные дни, которые тянутся бесконечно. Внезапные тропические ураганы, налетающие с Мексиканского залива… и где же были оберегающие руки, которые могли бы ее защитить?
Одна. Всегда одна. Есть, спать, смеяться, плакать — в одиночестве.
Маргарет Салливен научилась переносить все это и не сетовать на судьбу. Но для Эми она хотела лучшей доли. Эми должна получить все то счастье, которого она сама была лишена. Это должна быть полная, насыщенная жизнь, на которую не может рассчитывать женщина, если у нее нет мужа. Верного, любящего мужа.
