— Нисколько нет. — Эми тоже сморгнула набежавшие слезы. — Сейчас мне требуется твоя помощь. Капитану нужно поскорее поесть что-нибудь питательное, или…
— У меня уже сварен для него крепкий мясной бульон. Подогревается на плите. Он проснулся?
— Нет, но я собираюсь его разбудить. Я намерена его. кормить, хочет он или не хочет.
Кивнув, Магделена напомнила:
— Доктор Гонзалес говорил, что Луису повезло: пуля не задела сердце. Так что выкарабкается наш капитан. Или нет?
— Не знаю. Я очень беспокоюсь, Мэгги. Сегодня утром доктор Гонзалес сказал мне другое: он не замечает тех признаков выздоровления, которые уже должны были бы проявиться. По его словам, все выглядит так, будто Луис не борется. Как будто ему все равно, будет он жить или умрет.
— А уж это ваше дело — добиться, чтобы ему было не все равно, — заключила Магделена и поспешила налить горячий бульон в чашку.
Эми удалось добиться, чтобы ему было не все равно.
Она его разбудила и настояла на том, чтобы он разрешил ей покормить его, — таким образом он проглотил несколько ложек крепкого бульона. И этот простой акт человеческой заботы стал началом глубоких перемен в душах обоих любовников.
Именно во время выздоровления Луиса жестокость уступила место доброте. На смену похоти пришла любовь. Жажда мести сменилась раскаянием.
Две долгие недели Эми не покидала его дольше чем на пару минут. Она делала для него все, отклоняя помощь Магделены и Педрико. Она кормила его, мыла, брила и меняла на нем бинты. Она исполняла все, в чем возникала нужда, ласково, терпеливо и ни на миг не теряя присутствия духа и хорошего настроения.
В свою очередь, Луис стал образцовым пациентом. Он беспокоился о ее здоровье. Он пытался убедить ее побольше отдыхать, не сидеть при нем столь неотлучно, позволить ему самому позаботиться о себе. Он от всего сердца благодарил ее за все, что она для него делала, сколь бы незначительной ни была оказанная услуга.
Однажды — дело было вскоре после полудня — Эми заметила выражение страдания в его черных глазах, хотя он ничего ей не сказал. Он ни на что не жаловался. Но ей невыносимо было сознавать, что его мучит боль. Доктор принес изрядное количество лауданума, но она не могла уговорить Луиса принять хотя бы малую дозу. Тогда она прибегла к такому способу, который уже не раз выручал ее за то время, что прошло после его ранения. Она незаметно добавила несколько капель в чашку с чаем и заставила Луиса этот чай выпить.
Через несколько минут он заснул и проспал все оставшиеся часы этого долгого жаркого дня. Сон, подаренный принятым снадобьем, был крепким и спокойным. А Эми, сидя на своем постоянном месте, в кресле около кровати, наблюдала за ним, как наблюдает заботливая мать за своим единственным ребенком.
Она наблюдала за ним со стесненным сердцем. Он был так красив, так невозможно красив! Его лицо, обращенное к ней, не тронули морщины; гладкая кожа не имела ни единого изъяна, если не считать белого шрама на щеке. Он выглядел как юный невинный мальчик. Как юный невинный мальчик, которого она обожала… целый век тому назад.
И сразу потребность дотронуться до него накатила на нее с такой силой, что она соскользнула с кресла. Опустившись на колени около кровати, она медленно, осторожно откинула простыню с его груди. Прилагая все старания, чтобы не потревожить рану под повязкой, Эми положила руку поперек его тела и прижалась щекой к правой стороне его груди.
Тихо вздохнув, она позволила своим рукам легко, любовно погладить его выступающие ребра. Глубоко вдохнув его неповторимый запах, она закрыла глаза и тихо прошептала:
— Милый мой, я так казню себя, так казню! Все плохое, что когда-нибудь случалось с тобой, — это моя вина…
Ее дрожащие веки разомкнулись, но щека оставалась прижатой к его горячей груди. Губами касаясь его гладкой бронзовой кожи, она беззвучно повторяла его имя. Просто повторяла имя, снова и снова. Не Луис. Его настоящее имя. Единственное имя, которое для нее было неотделимо от него.
Тонатиу.
— Тонатиу, мой Тонатиу, — шепнула она. — Тонатиу. Тонатиу. Тонатиу… — Она вздохнула. — Любимый мой, единственный мой, Тонатиу… Тонатиу, Тона…
Эми внезапно замолкла, когда почувствовала, как мягко легла ей на затылок его рука. У нее перехватило дыхание, когда длинные твердые пальцы зарылись в ее волосы. Она не смела шевельнуться, не смела произнести хоть слово… не смела надеяться.
Глава 42
—Любимый…
У Эми вырвалось рыдание, когда он мягко привлек ее к себе здоровой рукой.
Его губы прижались к ее губам… и это был первый нежный поцелуй, которым они обменялись со времен их юности. Луис ощущал соленый вкус ее слез, и его сердце содрогнулось от боли. Медленно, ласково он поцелуями стер слезы с лица Эми.
Но новые ручьи слез покатились по ее пылающим щекам, когда их губы разлучились; и тогда у Эми вырвалось:
— Столько мучений тебе выпало… и все из-за меня! Я так перед тобой виновата!
— Шшш, любимая. — Он положил руку ей на голову. — Это я во всем виноват. Я был жесток. Я заставил страдать тебя и никогда себе этого не прощу!
Оба заговорили разом, стремясь убедить друг друга, что все провинности забыты. Каждая торопливая неоконченная фраза прерывалась пылкими поцелуями, и все, что держалось под замком в тайниках обеих душ, сейчас вырвалось наружу. Были даны и приняты объяснения. Прощение, которого искал каждый, было даровано щедрой мерой. Прозвучали и были услышаны признания в любви. Оба плакали не стыдясь, и слезы смыли последние горькие следы непонимания и недоверия.
Наконец Эми положила голову на грудь Луиса и, блаженно вздохнув, сказала:
— Прошу тебя, любимый, расскажи мне про ту ночь, когда братья увезли тебя из Орильи. Как тебе удалось пережить эту ночь? Кто тебя спас?
Эми медленно подняла голову и увидела, что его великокпные черные глаза полны слез. Это тронуло ее больше все, что было раньше. И она заплакала. Она зарыдала, когда слезы покатились по его смуглым щекам и он сказал:
— Не плачь, милая. Поцелуй твоего Тонатиу. И скажи ему: «Здравствуй».
Луис улыбнулся и поцеловал ее в лоб:
— Солнечный Камень.
Эми ни на минуту не усомнилась в его словах. Если ее возлюбленный Тонатиу говорит, что его спас Солнечный Камень, значит, это так и было.
— Но как же это случилось? — настойчиво спросила она: ей хотелось узнать все.
Тихим и ровным голосом Луис начал:
— Была полночь, когда Бэрон и Лукас бросили меня на верную смерть в мексиканской пустыне. Бэрон швырнул в меня Солнечный Камень… даже в этом движении сквозила лютая ненависть. Талисман упал на песок в нескольких футах от того места, где я лежал. Его блеск притягивал меня как магнит. Я пополз к нему, зная только одно: я должен до него дотянуться, чтобы он был у меня в руках.
В конце концов мне это удалось. Я, как сейчас, помню этот момент, когда мои пальцы сжали золотой диск. А следующее мое воспоминание — как я очнулся в огромной подземной пещере со множеством сталактитов и сталагмитов и еще каких-то других — странных, неестественных — фигур из известняка. Первым звуком, который я услышал, было тихое позвякивание колокольчиков. Зрение у меня еще было затуманено, но, когда оно прояснилось, я увидел, что рядом со мной, на каменном полу пещеры, сидит моя красавица мать, последняя ацтекская принцесса.
На ней было великолепное одеяние из алого шелка; пришитые к подолу и по краям длинных широких рукавов золотые бубенчики звенели при каждом ее движении. Она подняла правую руку и приложила ее к моей щеке.
