Брови полковника полезли вверх, выражая надежду, что я сам исправлю столь явную ошибку.
Я пошарил в памяти среди любимых крылатых выражений Бонфорта и выбрал одно, при помощи которого он осаживал невеж:
— Сынок, давай-ка соли свою кашу по-своему, а я уж буду солить свою на свой вкус.
С его лица слетело всякое выражение.
— Слушаюсь, сэр. Будьте добры следовать за мной.
У входа в тронный зал мы задержались. Далеко, далеко на возвышении, куда вели ступени, стоял пока еще пустой трон. По обеим сторонам гигантского помещения толпились в ожидании придворные и знать.
Видимо, Патил подал какой-то знак, так как тут же зазвучал Императорский Гимн, и мы в молчании выслушали его: Патил, застыв как выключенный робот, я — несколько сутулясь, как то приличествует пожилому и уставшему от груза забот человеку, смиренно несущему свои обязанности перед обществом; придворные же застыли как манекены в витрине роскошного магазина. Очень надеюсь, что нам никогда не придется сокращать статью бюджета на содержание Императорского Двора — все эти разодетые в яркие одежды вельможи и доблестные копьеносцы создают необычайно живописное зрелище.
Еще звучали последние аккорды Гимна, когда откуда-то сзади появился и занял трон он — Биллем, Принц Оранский, Герцог Нассауский, Великий Герцог Люксембургский, Командор Рыцарей Священной Римской Империи, Генерал-Адмирал Имперских Вооруженных Сил, Советник Марсианских Гнезд, Защитник Сирых и Убогих и, по милости Господней, Король Нидерландов и Император Планет и Межпланетных Просторов.
Я не мог разобрать черт его лица, но вся эта символика внезапно разбудила во мне чувство симпатии. Я больше не ощущал в себе неприязни к монархическому строю.
Когда король Биллем сел, Гимн окончился. Он кивнул в знак благодарности за приветствия, и по толпе придворных прошел еле слышный шелест голосов. Патил куда-то испарился, и я, зажав под мышкой жезл, начал свой длинный путь к трону, сильно прихрамывая, невзирая на малую силу тяжести. Все это весьма смахивало на церемонию во Внутреннем Гнезде, с той разницей, что тут я ничего не боялся. Просто мне было жарко, да в ушах стоял отчего-то звон.
Мои шаги сопровождались мелодиями Империи — «Король Христиан» переходил в «Марсельезу», а та — в «Звезднополосатое знамя» и так далее.
У первой отметки я остановился и поклонился, у второй повторил то же самое и отвесил глубокий поклон у третьей, расположенной почти у начала ступеней. Я не преклонил колен — знать обязана становиться на них, но выходцы из народа пользуются теми же суверенными правами, что и сюзерены. В стереовизорах и в театрах это обстоятельство иногда неучитывается, но Родж предусмотрительно растолковал мне, как надо вести себя в подобной ситуации.
— Ave, Imperator![12] — Если бы я был голландцем, то сказал бы Rex[13], но я был всего лишь американцем.
Мы обменялись несколькими репликами на школьной латыни. Он спрашивал меня, что мне угодно, а я напоминал ему, что прибыл по его приглашению, и так далее. Потом мы перешли на англоамериканский, на котором он говорил с легким европейским акцептом.
— Ты верно служил Нашему отцу. Мы надеемся, что так же ты будешь служить и Нам. Что скажешь ты?
— Желание повелителя — приказ для подданного, Ваше Величество.
— Приблизься.
Наверное, я перестарался, но и ступени были слишком высоки, моя нога по-настоящему разболелась, а психосоматическая боль ничуть не лучше настоящей — и я чуть не упал, но король соскочил с трона и поддержал меня за локоть. Я слышал пронесшийся по рядам вздох. Король улыбнулся и сказал шепотом:
— Легче, легче, старина. Мы постараемся закруглиться поскорее.
Он подвел меня к подобию табурета, стоявшему возле трона, и заставил сесть на него, что было явным нарушением приличий, так как я оказался сидящим раньше, чем король вернулся на трон. Затем он протянул руку за свитком, и я подал его. Король развернул свиток и притворился, будто внимательно читает белую бумагу.
Раздавалась тихая музыка, двор разыгрывал сцену всеобщего оживления и веселья — смеялись дамы, благородные кавалеры шептали им комплименты, на которые дамы отвечали движением вееров. Никто не сходил со своего места, но, похоже, никто не оставался и неподвижным. Маленькие пажи, похожие на микеланджеловских херувимов, скользили между придворными, держа в руках подносы со сластями. Один из них преклонил колено возле короля Виллема, и тот, не отрывая взгляда от бумаги, взял что-то. Ребенок подал поднос и мне, и я взял нечто, не зная, правильно я поступаю или нет. Нечто оказалось одной из тех ни с чем не сравнимых шоколадных конфет, которые производятся только в Голландии.
Вскоре я обнаружил, что лица многих придворных мне знакомы по фотографиям. Здесь собралось большинство безработных членов королевских семейств Земли, скрывших свои прежние звания под псевдонимами герцогов или графов. Кое-кто поговаривал, что король Биллем держит их на пенсионе, чтобы украсить свой двор; другие — что он просто хочет держать их под присмотром, оберегая от соблазнов принять участие в политике и других столь же неблаговидных делах. И в том и в другом, надо думать, есть частица правды.
А еще тут толклось немало знатных людей, которые к королевским домам не принадлежали. Некоторым из них приходилось зарабатывать себе на кусок хлеба.
Вскоре я обнаружил, что выискиваю на лицах присутствующих губы Габсбургов и носы Виндзоров.
Наконец Биллем опустил свиток. И музыка, и разговоры тут же смолкли. В мертвой тишине он произнес:
— Ты предложил Нам славную команду. Думаем, ее следует утвердить.
— Вы очень милостивы, Ваше Величество.
— Мы обдумаем и известим тебя. — Он наклонился и сказал шепотом: — Не вздумайте спускаться по этим проклятущим ступенькам. Я сейчас исчезну.
Я шепнул ему:
— Благодарю вас, сир!
Он встал и, пока я с трудом поднимался на ноги, исчез в шелесте своей мантии. Я обернулся и встретил множество недоумевающих взглядов. Но музыка снова заиграла, и я смог спуститься вниз, ибо благородная знать опять занялась своими галантными пустячками.
В ту же самую секунду, когда я подходил к арке выхода, возле меня снова возник Патил.
— Прошу вас, сэр, пожалуйте за мной.
Показуха кончилась, начиналась настоящая аудиенция.
Он провел меня через маленькую дверь по почти пустому коридору в весьма просто обставленный кабинет. Единственной вещью, говорившей о королевской принадлежности этого помещения, был врезанный в стену герб Дома Оранских с девизом: «Я воздвигаю».
Там находился огромный письменный стол, заваленный бумагами.
На середине стола, придавленный пресс-папье в виде пары металлических детских туфелек, лежал оригинал того самого списка, копия которого находилась в моем кармане. В медной рамке висел портрет покойной Императрицы с детьми. У одной стены стоял довольно потрепанный диван, рядом с ним небольшой бар. Была тут еще пара мягких кресел и вертящийся стул возле стола. Остальная мебель была бы вполне уместна в кабинете известного, но скромного по достатку домашнего врача.
Патил оставил меня одного и закрыл за собой дверь. У меня не было времени даже решить, могу ли я сесть, не нарушив этикета, когда в дверь, что была напротив той, через которую я вошел, большими шагами почти вбежал Император.
— Привет, Джозеф, — воскликнул он, — я освобожусь через минуту!
Он быстро пересек комнату, сопровождаемый парой лакеев, которые на ходу помогали ему раздеваться, и вышел в третью дверь.
