хотите, чтобы я завтра занялся этим делом? Да или нет.
— Конечно, хочу. Иначе какого черта я торчал бы тут, когда дел у меня по горло! Чтобы потрепаться с тобой, что ли?
Спикер pro tempore[16] ударил молотком, капеллан произнес короткую проповедь, в которой постарался тщательно избежать конфронтации взглядов различных религий, после чего все смолкли. Депутатские места были заполнены лишь наполовину, тогда как балконы переполнены туристами.
Мы услышали передаваемый по внутренней трансляции церемониальный стук. Парламентский пристав с булавой загородил вход. Трижды требовал Император права войти, и трижды Пристав отказывал ему. Тогда он попросил о милости и был ко всеобщему удовольствию допущен. Мы встали, когда вошел Биллем и сел позади кресла Спикера. Он носил мундир Генерал-Адмирала и был без свиты.
Как и требовалось, его сопровождал лишь эскорт Спикера и парламентский Пристав.
После этого я взял свой боевой жезл под мышку, встал со своего кресла в первом ряду и, адресуясь к Спикеру, как будто сюзерена в зале и не было, прочел речь. Это была не та речь, что написал Корпсмен. Ту я отправил в сортир сразу же после того, как просмотрел ее. Билл написал речь, которая, возможно, подходила для избирательной кампании, но никуда не годилась для данного места и данного времени.
Моя речь была краткой и нейтральной, я составил ее из кусков, заимствованных из других речей Бонфорта, и она, в известной мере, повторяла ту, что он произнес, возглавляя предыдущее «переходное» правительство. Я твердо высказался в пользу хороших дорог, отличной погоды, пожелал, чтобы все возлюбили друг друга подобно тому, как мы — демократы, обожаем своего сюзерена, а он любит нас. Это была шикарная лирическая поэма в прозе слов этак на пятьсот, и если я отклонялся от речи, что служила мне образцом, то продолжал говорить от себя, исходя из роли, которую играл. Восторг балкона был таким, что его пришлось призвать к порядку.
Родж встал и предложил, чтобы кандидатуры, названные по ходу речи, были утверждены; возражений не последовало. Парламентский клерк объявил это решение единогласным. Когда я вышел вперед в сопровождении секундантов от моей партии и оппозиции, то увидел, что многие члены Ассамблеи поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они занять место в полуденном шаттле.
Затем я принес присягу верности моему сюзерену, ограниченную соответствующими статьями Конституции, поклялся защищать и расширять права и привилегии Великой Ассамблеи, охранять свободы граждан Империи, где бы таковые граждане ни находились, а заодно пообещал и исполнять обязанности Верховного Министра Его Величества. Капеллан, произнося слова присяги пару раз сбился, но я его поправил.
Мне казалось, что я говорю очень бойко, как на каком-нибудь застолье, и вдруг я обнаружил, что плачу и слезы застилают мне глаза. Когда я кончил, Биллем сказал мне еле слышно:
— Прекрасно сыграно, Джо.
Не знаю, думал ли он, что говорит со своим старым другом, да, впрочем, какое мне дело до этого. Я не стал вытирать слез.
Позволил им течь по щекам, когда повернулся лицом к Ассамблее.
Подождал, пока уйдет Биллем, а затем распустил Ассамблею.
«Диана Лимитед» в тот день пустила четыре дополнительных шаттла. Новая Батавия опустела — кроме двора и миллиона пекарей, мясников, свечников и государственных служащих в городе осталось только «скелетное» правительство.
После того как мой «грипп» был побежден и я появился перед обширной аудиторией Ассамблеи, больше уже не имело смысла оставаться. В качестве Верховного Министра я уже не мог, не вызывая нежелательных слухов, быть невидимкой. Как номинальный глава политической партии, начавшей предвыборную кампанию, я обязан был встречаться с людьми, во всяком случае с некоторыми. Поэтому я делал то, что нужно было делать, и ежедневно читал присылаемый мне доклад о том, что Бонфорт находится на пути к полному выздоровлению. Выздоровление шло хорошо, хотя и медленно. Капек сообщал, что в случае острой необходимости он мог бы появиться на людях почти в любую минуту, хотя лично он — Капек — против этого возражает. Бонфорт потерял почти двадцать фунтов веса, и его движения еще плохо координируются.
Родж делал все от него зависящее, чтобы прикрыть нас обоих.
Бонфорту уже было известно, что вместо него действует двойник, и после первого приступа гнева, он смирился с неизбежностью и одобрил такое решение. Родж тянул на себе всю выборную кампанию, консультируясь с Бонфортом только по вопросам высокой политики, а затем передавал мне ответы Бонфорта, чтобы я мог руководствоваться ими, когда в том возникнет нужда.
Меня оберегали не менее тщательно. Увидеть меня было потруднее, чем получить свидание с засекреченным агентом. Мой офис находился в горах, сразу же за апартаментами Лидера оппозиции — мы не стали переезжать в более пышные покои Верховного Министра, что было бы вполне законно, но, пока он был лишь главой «переходного» правительства, могло бы вызвать косые взгляды. Сюда нельзя было попасть прямо из нижней гостиной, а чтобы воспользоваться главным входом, нужно было пройти через пять контрольных пунктов. Это касалось всех без исключения, кроме тех, особо доверенных, кого Родж сам провожал обходным туннелем в кабинет Пенни, а уж оттуда и в мой.
Такая система обеспечивала мне возможность просмотреть фэрлидосье на каждого, кто должен был увидеться со мной. Я мог даже держать досье прямо перед собой в самый момент визита, так как мой стол был оборудован скрытым проектором, которого посетитель со своего места видеть не мог. Если же он оказывался любителем походить по кабинету, мне ничего не стоило мгновенно отключить дисплей. Он имел и другое назначение. Родж мог, например, привести ко мне посетителя, оставить меня с ним наедине, выйти в кабинет к Пенни, написать мне записку и передать ее на дисплей. Это были срочные заметки типа: «Заласкайте его до смерти, но ничего не обещайте»; «Все, что ему от вас надо — это представить его жену королевскому двору. Обещайте ему это и выпроваживайте»; «С этим будьте осторожны. Он из «трудного» округа и гораздо умнее, чем кажется. Передайте его мне, я все улажу».
Не знаю, кто в это время на самом деле руководил правительством. Думаю, «карьерные» заместители. Каждое утро на моем письменном столе появлялась кипа документов. Я ставил под ними свою корявую бонфортовскую подпись, а Пенни утаскивала все прочь. Меня просто заворожили масштабы бюрократической машины Империи. Однажды, когда нам пришлось проводить заседание за пределами наших офисов, Пенни провела меня, как она сказала, прямиком через Архив, где миля за милей тянулись бесконечные ряды стеллажей, каждый из которых представлял собой как бы соты с ячейками для хранения микрофильмов. За стеллажами проходили движущиеся дорожки, чтобы клеркам не тратить дни на поиски нужного досье.
Пенни сказала, что провела меня только по одному крылу Архива. Каталог всех досье, говорила она, занимает пещеру размером с Зал Заседаний Великой Ассамблеи. Услышав это, я порадовался, что знакомство с государственной деятельностью для меня, так сказать, скорее хобби, чем постоянная работа.
Встречи с посетителями были неизбежным злом и главное совершенно бесполезным, поскольку Родж или Бонфорт через Роджа сами принимали все решения. Для меня настоящая работа заключалась в написании речей для предвыборных выступлений. Был пущен слух, чти мой доктор опасается осложнений на сердце после вирусной инфекции и рекомендовал мне оставаться в условиях пониженной гравитации на все время предвыборной кампании. Я не хотел рисковать, выступая двойником на Земле, а еще меньше — на Венере.
От фэрли-досье, когда имеешь дело с толпой, толку было мало, не говоря уж об опасности, которую представляли террористические организации Активистов. Никому из нас, а мне особенно, не хотелось даже думать о том, что я мог бы наболтать, вкати они мне хотя бы минимальную дозу неодекокаина.
Кирога мотался по всем континентам Земли, выступая по стерео и с трибун перед огромными стечениями людей. Но Роджа Клифтона это не тревожило. Он пожимал плечами и говорил: «Пусть себе. Выступлениями на политических митингах голосов не соберешь. Только сам вымотаешься. На митинги-то ходят одни фанатичные приверженцы».
Оставалось лишь надеяться, что Родж прав. Предвыборная кампания была короткой — всего шесть недель с момента отставки Кироги до того дня, который он сам назначил для проведения выборов. Поэтому я
