было нужно. За ним некому присматривать.
— Ах ты мой бедненький парнишечка! — Она почесала его за ухом и сделала, слава богу, все как надо.
Пит принял ласку (еще раз слава богу!), зажмурился, вытянул шею и разомлел до неприличия. Но он может очень сурово обойтись с незнакомыми людьми, если ему придется не по вкусу их метод завязывания с ним знакомства.
Наконец стражница смилостивилась и велела мне подождать за столом, что стоял под деревьями возле «штаба». Она посчитала возможным разрешить встречу здесь, где мы будем находиться под ее неусыпным наблюдением.
Я не заметил, как подошла Рикки.
— Дядя Дэнни! — неожиданно услышал я ее крик. Стоило мне повернуться, как она закричала опять: — Ты и Пита привез! Ой как замечательно!
Пит издал долгий ликующий «блееррр» и перепрыгнул к ней на руки. Она ловко поймала его, пристроила, как он больше всего любил, и на некоторое время они забыли обо мне, занятые ритуалом кошачьего протокола. Потом она взглянула на меня и сказала уже сдержанно:
— Дядя Дэн, я ужасно рада, что ты приехал.
Я не поцеловал ее, даже не прикоснулся к ней. Я не из тех, кто любит тискать детей, да и Рикки не выносила нежностей и терпела их только по необходимости. Наши своеобразные родственные отношения держались на взаимном уважении чувства собственного достоинства и личной свободы.
Но уж рассмотреть-то ее я рассмотрел. Мускулистая, с торчащими коленками, еще не налившаяся, она не была уже такой хорошенькой, как в раннем детстве.
Она была одета в шорты и рубашку навыпуск с короткими рукавами; одежда, в сочетании с облезшей от загара кожей, царапинами, синяками, непременной грязью под ногтями, никак не усиливала ее женского очарования. Это был черновой набросок той женщины, в которую она превратится потом; угловатость девчонки-подростка скрашивалась только огромными, не по-детски серьезными глазами и волшебным очарованием ее перепачканной мордашки.
Она была просто восхитительна.
— И я ужасно рад, что приехал, Рикки.
Неловко пытаясь удержать Пита одной рукой, она другой рукой вытащила из кармана шорт помятый конверт.
— Вот я удивилась! Мне только-только притащили с почты письмо от тебя, я его даже не успела распечатать. Ты написал, что приедешь сегодня?
— Нет, Рикки. Я написал, что собираюсь уехать. Но, уже отправив письмо, решил, что надо заехать к тебе и попрощаться.
Она помрачнела и опустила глаза.
— Так ты уезжаешь?
— Да. Я все тебе объясню, Рикки, потерпи немного. Давай-ка присядем, и я тебе все расскажу по порядку.
Итак, мы уселись друг против друга за столом под раскидистыми ветвями деревьев, и я поведал ей обо всем. Между нами, на столе, в позе отдыхающего льва лежал Пит, положив передние лапы на конверт, мурлыча свою песню, похожую на жужжание пчел в клевере, и довольно жмурил глаза.
Я с облегчением обнаружил, что Рикки уже знала о браке Майлза и Белл, — мне было бы неприятно самому сообщать ей об этом. Она взглянула на меня, потом сразу же опустила глаза и безучастно сказала:
— Да, я знаю, папа писал мне.
— Ах вот как…
Вдруг ее лицо приняло решительное выражение, и она твердо, совсем не по-детски сказала:
— Я туда не вернусь, Дэнни. Ни за что не вернусь.
— Но… Послушай, Рикки-тикки-тави, я тебя прекрасно понимаю. И конечно, не хочу, чтобы ты возвращалась туда; если бы я мог, то обязательно взял тебя с собой. Но как же ты можешь не вернуться? Ведь он твой папа, а тебе всего одиннадцать.
— Я не обязана туда возвращаться. И он мне не настоящий папа. Вот приедет бабушка и заберет меня с собой.
— Что? Когда она приедет?
— Завтра. Ей ведь надо добираться сюда из Броули. Я написала обо всем и спросила, могу ли жить с ней, потому что с папой больше я жить не буду — из-за этой. — Рикки сумела вложить в это местоимение столько презрения, сколько иной взрослый не выжмет из ругательства. — Бабушка ответила, что если я не хочу там жить, так и не должна. Потому что он меня так и не удочерил и бабушка — мой… официальный опекун. — Она с беспокойством взглянула на меня: — Правда же? Они ведь не могут заставить меня жить с ними?
У меня словно гора с плеч свалилась. Единственное, что не давало мне покоя со времени моего «возвращения», — как уберечь Рикки, живи она эти два года в доме Майлза, от пагубного влияния Белл. Да, кажется, действительно так — почти два года.
— Ну, если он тебя так и не удочерил, то я уверен, что бабушка имеет полное право забрать тебя. Но вам обеим надо твердо стоять на своем. — Тут я вспомнил о порядках в лагере. — А вот завтра могут возникнуть осложнения. Вполне возможно, что тебя с ней не отпустят.
— А как, интересно, они могут меня задержать? Да я и спрашивать никого не буду — просто сяду к бабушке в машину и уеду.
— Все не так-то просто, Рикки. В лагере существуют определенные правила. Отец — я имею в виду Майлза — привез тебя сюда, и воспитатели не имеют права отпустить тебя из лагеря с кем-нибудь, кроме него.
Она выпятила нижнюю губу.
— Не пойду к нему. Поеду с бабушкой.
— Конечно, конечно. И я, пожалуй, научу тебя, как лучше сделать. Я бы на твоем месте не говорил им, что ты уезжаешь из лагеря насовсем; я бы просто сказал, что еду покататься с бабушкой, — и никогда не вернулся бы.
Она немого опешила.
— Точно!
— Ну так вот… сумку не собирай, а то они могут догадаться. Не бери с собой ничего из одежды, а только что на тебе… Положи деньги и все, что ты хочешь захватить с собой, в карманы. Надеюсь, у тебя здесь не много такого, что жалко оставлять?
— Вроде нет, — задумчиво сказала она. — Вот только мой новенький купальник.
Ну как объяснишь ребенку, что иногда приходится бросать свой багаж?.. Он все равно не поймет и побежит в горящий дом спасать кукол или плюшевого медвежонка.
— М-м… Рикки, пусть бабушка скажет им, что она забирает тебя с собой в Эрроухед, искупаться… и вы, возможно, там в отеле и поужинаете, но к отбою ты вернешься. Тогда ты сможешь захватить с собой купальник и полотенце. Но ничего больше. Пойдет бабушка на то, чтобы приврать ради тебя?
— Наверно. Да, я уверена. Она ведь всегда говорит, что без невинной лжи людям было бы трудно выносить друг друга. Но она добавляет при этом, что враньем тоже надо уметь правильно пользоваться.
— По-моему, твоя бабушка — женщина здравомыслящая. Так ты сделаешь, как я сказал?
— Я так все в точности и сделаю, Дэнни.
— Вот и ладно. — Я взял со стола потрепанный конверт. — Рикки, я говорил, что должен уехать. Уехать надолго.
— На как долго?
— На тридцать лет.
Она широко распахнула глаза, так широко, что трудно было поверить, что такое возможно. В одиннадцать лет такой срок кажется не долгим — вечным. Я добавил:
— Извини. Извини, Рикки. Но мне правда надо ехать.
