делать что-то, начинать готовиться к моему будущему докторскому экзамену. Она была права, но мне так хотелось, что называется, отдаться моменту, погрузиться в чудо искусств и истории вокруг. Наши короткие поездки «взахлёб» по разным итальянским достопримечательностям были как бы компенсацией за то, что, прожив более половины жизни, мы до сих пор видели так мало.
Я считал, что начну борьбу за новую жизнь, когда мы уже будем в Америке. Поэтому меня раздражали Иринины приставания ко мне. А её нервировало моё легкомыслие. Мы часто бывали недовольны друг другом. Я по-мужски отмалчивался и отговаривался, а она по-женски всё настаивала и настаивала на своём. Я не помнил, чтобы раньше между нами возникало такое упорное взаимное недовольство.
Скоро пришла новость: назначена была беседа с консулом Соединённых Штатов. После этого беженцы обычно через месяц получали разрешение на въезд в Америку.
Утром мы все впятером, в настроении подобающего волнения, приехали на автобусе на Вия Венетто и подошли к дому 119, красивому старинному особняку с флагом США.
В кабинет консула нас вызывали по одному. Меня вызвали первым. Мне очень хотелось отвечать консулу на английском, но я боялся не понять вопросов. Так оно и получилось. В кабинете были двое: консул и его помощник, говоривший на ломаном русском. Оба лет тридцати, высокие, с открытой улыбкой, полной красивых зубов. Они соответствовали моему представлению о типичных американцах. Я почувствовал себя с ними очень просто.
Сначала я дал клятву отвечать только правду, одну правду и ничего кроме правды. Для этого мы все трое встали и подняли правые руки. Процедура была нова для меня, ничего подобного мы в России не делали. Потом пошли вопросы:
— Были ли вы членом Коммунистической партии?
— Нет, не был.
— Были ли вы арестованы и осуждены за что-либо?
— Нет, не был.
— Подвергались ли вы психиатрическому лечению?
— Нет, не подвергался.
Всё это были стандартные вопросы, к которым нас подготавливали в ХИАСе. Я ожидал, что меня могут спросить о моём опыте работы в военной медицине. Однако вместо этого помощник спросил, улыбнувшись:
— Вы ведь не только доктор, вы ещё и писатель, кажется?
— Да, я написал несколько книг стихов для детей.
— Нет, я имею в виду другое — ваши научные статьи и патенты.
— Ах, да, я написал много статей и книг по ортопедической хирургии и получал патенты на новые виды операций.
— Нам это известно, все копии ваших работ лежат в вашем деле.
Тут я обратил внимание, что на столе действительно лежала пачка моих переведенных документов и печатных работ. Консул сказал помощнику что-то по-английски, и тот перевёл мне:
— Наша страна должна гордиться, что такой человек, как вы, выбрал её своим местом жительства.
Я был взволнован, я просто не ожидал услышать такое. Волна эмоций подступила к горлу, но я неловко поблагодарил по-английски: Thank you very much. Первый же официальный представитель Америки, с которым я разговаривал по самому важному для меня делу, дал мне такую высокую оценку! За всю мою жизнь и работу в России я никогда не слышал таких слов, не получал никаких наград, а в конце концов даже получил пинок в зад.
Я вышел из кабинета консула, не только зная, что мне дадут разрешение на въезд в Америку, но уверенный, что там — моё настоящее место.
Неожиданно нам дали разрешение на въезд в Америку почти на месяц раньше, чем мы предполагали. Я позвонил своей тётке Любе в Нью-Йорк и сообщил дату прилёта — 18 апреля. Она уже давно готовилась к встрече. Она сказала:
— Передай родителям, что я решила жить с ними.
Мы с Ириной были ей бесконечно благодарны за это: перспектива жить со старыми родителями пугала нас, а мама одна могла не справиться со всеми отцовскими болезнями.
В последний раз мы упаковали наши чемоданы, которые нам уже порядочно надоели при переездах с места на место. Нас предупредили, чтобы мы опять отложили себе самое необходимое, потому что получим свои вещи не сразу после прилёта. И так же, как и при выезде из Москвы, вещи надо было сдавать за сутки до отлёта. Но Боже мой — какая была разница с Россией! Там таможенники шмонали нас целый день, а здесь к нашему дому подъехал грузовик, рабочие погрузили чемоданы в кузов, улыбнулись нам и уехали: в десять минут всё было закончено. Да, поистине, мы начинали приобщаться в нормам жизни свободного общества.
В аэропорте Леонардо да Винчи нас, беженцев из России, собралось человек двести. Беженцы удивлялись, как это нас разместят в одном самолёте? Охраны вокруг не было, но израильтяне в штатском и сотрудники ХИАСа внимательно следили, чтобы к нам не приблизился кто-нибудь подозрительный. Тесная толпа еврейских иммигрантов могла быть заманчивой целью для арабских террористов (несколько лет спустя там так и произошло: взрыв со многими жертвами).
Громадный холл Аэровокзала был залит приветливым итальянским солнцем, все мы были переполнены радостным ожиданием предстоящей встречи с Америкой, долгожданной нашей новой страной. Я хорошо помнил свои ощущения тревоги и подавленности при вылете из Шереметьева в Москве, там я ждал унижений и препятствий до самой последней минуты и заранее продумывал порядок прохождения паспортного контроля. Теперь я не заботился ни о чём, ощущая себя и свою семью членами свободного общества. Я смотрел на всех пассажиров в очереди, включая наших беженцев, — не озабоченные, а расслабленные и улыбающиеся лица.
Никаких затруднений и задержек с паспортным контролем не было, хотя у нас не было итальянских виз. Сотрудник ХИАСа стоял со списком наших фамилий в руках, мы показывали выездные визы из Союза, написанные на русском (которые никто, кроме нас самих, прочесть не мог) — и контроль нас пропускал. До чего же просто!
И вот мы впервые в жизни вошли в громадный Боинг-747. По радио звучала зажигательная мелодия старинного русско-цыганского романса «Дорогой длинною», популярного во всём мире.
Мы шли и шли вдоль гигантского салона, и казалось, что конца ему не будет. Наши места были в самом конце, и оттуда мы видели весь салон впереди. Размеры Боинга поражали. Беженцы составляли половину пассажиров. Озираясь вокруг, они обсуждали громадность самолёта и стоимость билетов. Точную сумму мы не знали, ведь платил ХИАС, но нашим представлялось, что перелёт через океан на таком необыкновенном самолёте должен стоить целое состояние. Мы с Ириной сидели рядом и держали друг друга за руки, настроение — лучше быть не может!..
Уже было темно, когда внизу появилась земля Соединённых Штатов. Видно было только много-много огней внизу. Они были то реже, то гуще, а потом превратились в сплошное море света под крыльями самолёта. Нам объявили, что мы подлетаем к Нью-Йорку. Сердце моё забилось в унисон с частотой работы реактивных двигателей. Огни всё приближались — самолёт спускался. И вот Боинг коснулся колёсами Америки: мы в аэропорте имени Джона Кеннеди.
Все зааплодировали, мы с Ириной сжали наши руки и взглянули друг на друга, в наших глазах стояли слёзы радости.
Хотя история сохраняет только факты, а не чувства участников событий, всё же можно представить себе, что переживали люди при определённых обстоятельствах сотни лет назад — чувства людские так же не меняются, как не меняется сама природа человека. Я думаю, что в момент приземления мы испытали такие же чувства, какие испытывал Христофор Колумб и его моряки, когда нос их лодки впервые врезался в берег Нового Мира. Это чувства людей, достигших заветной цели.
Нас вели длинными коридорами отдельно от американцев и от туристов, нам предстояло пройти последнюю формальность на нашем долгом пути и получить номер разрешения на легальное проживание. Этот временный документ полагался нам по квоте беженцев из России, и давал нам право на получение
