Бедняжка выбрала Джоанну своим доверенным лицом примерно год назад, когда ее мать начала погружаться в себя Тяжело было сознавать, что Элсуит, к которой Джоанна всегда относилась с искренней симпатией, теряет рассудок.
Что касалось Олив, то Джоанна была только рада выслушать девушку, когда та нуждалась в ее участии. Она слишком хорошо помнила, каково это – терпеть удары судьбы, не имея никого, с кем можно было бы поделиться своими страхами или посоветоваться.
Джоанна постучала в дверь аптеки.
– Мы еще не открывались, – донесся изнутри девичий голос.
– Олив, это я, – отозвалась Джоанна, стараясь не кричать, чтобы не беспокоить Элсуит. – Джоанна Чапмен.
Дверь приоткрылась, и показалась Олив. Ее хорошенькое личико обрамляли ярко-рыжие локоны, как всегда, распущенные и непокрытые.
– Мистрис Джоанна! Что привело вас к нам?
– Я хотела поговорить с тобой. Можно войти?
– Конечно. – Девушка распахнула дверь и посторонилось. – О, мистрис, вы замечательно выглядите!
– Спасибо. – Джоанна обвела взглядом лавку, похожую на ее собственную расположением и размерами, но с рядами полок вдоль стен, заставленных всевозможными склянками, баночками и горшочками. С потолка свисали связки чеснока, корешки растений и пучки сушеных трав, наполняя помещение пряными ароматами. Посередине комнаты высился выложенный кафелем очаг, остывший в данный момент, с полудюжиной чайников, подвешенных на крюках. Рабочий стол, располагавшийся у окна, был заставлен ступками с пестиками, весами и пузырьками из синего стекла.
– Что-нибудь случилось? – спросила Олив. Обычно она искала общества Джоанны, а не наоборот.
– Собственно, именно это я и собиралась узнать, – сказала Джоанна, взяв со стола пузырек и вертя его в руке. В лучах солнца, проникавших сквозь щели в ставнях, синее стекло сверкало, как драгоценный камень. – Вчера днем, – продолжила она, понизив голос, – ты разговаривала с мужчиной в переулке и, как я поняла, расстроилась.
– Олив! – Кожаная занавеска, закрывавшая вход в заднюю часть дома, раздвинулась, явив их взорам Элсуит, облаченную в мятую ночную рубашку. Ее темные глаза, устремленные на Дочь, сердито сверкали. С тех пор как Джоанна видела ее в последний раз вблизи, примерно семь месяцев назад, она располнела. Одутловатое лицо пожелтело, волосы – такие же рыжие, как у дочери, но с сильной проседью – падали на плечи неряшливыми космами.
– Мама, – заломила руки Олив, – ты проснулась.
– Да, а лавка еще не открыта. – Элсуит перевела взгляд на Джоанну, подозрительно косясь на ее роскошный наряд.
Джоанна наклонила голову, приветствуя пожилую женщину:
– Доброе утро, мистрис Элсуит.
Та ткнула пальцем в пузырек, который держала Джоанна. У нее были обломанные ногти с черной каймой от забившейся под них грязи.
– Это наше.
Джоанна вернула пузырек на место.
– Да, мистрис, я знаю.
Элсуит пронзила дочь полубезумным взглядом.
– Почему лавка еще не открыта?
– Еще рано, мама.
– Открой лавку.
– Но мы никогда не открываемся в это…
– Открой сейчас же, ленивая девчонка, или я тебя выпорю.
Олив вздохнула.
– Хорошо, мама, – Она бросила печальный взгляд на Джоанну.
– Давай я помогу тебе поднять ставни, – предложила Джоанна, выходя наружу.
– Спасибо, мистрис. – Олив отодвинула засов, закрывавший ставни изнутри, и присоединилась к Джоанне на улице. К тому времени, когда они установили навес и прилавок, Элсуит снова скрылась в глубине дома.
Джоанна взяла Олив за руки.
– Зайди ко мне, когда представится возможность, – тихо сказала она, опасаясь, что Элсуит подслушивает за занавеской.
Олив порывисто сжала ее руки, устремив на нее благодарный взгляд.
– Спасибо, мистрис, я обязательно приду.
– Есть кто-нибудь дома? – раздался голос Хью из-за задернутой занавески.
– Я, – отозвался Грэм, натягивая рейтузы.
