цательность и тактическую тонкость, которые трудно было в нем предположить. Я бы сказал, что он построил этот разговор как умный режиссер-педагог.
Но дальше произошло самое поразительное.
Когда он заварил крепкий чай и мы снова уселись за стол, он вдруг сказал:
— Вот, говорят, «фэксы» формалистами были, а какой же Григорий Михайлович, к примеру, формалист?!
Это он, стало быть, Козинцева имел в виду.
Я удивленно вытаращил глаза, а он продолжал как ни в чем не бывало:
— Художник, брат, тот же летчик. Подруби ему крылья — и что получится? Ерунда получится, вот что.
Я чуть не обжегся чаем, закашлялся, а генерал — чем дальше, тем больше:
— Лет десять назад самым веселым местом в Питере был ОГИЗ, канал Грибоедова, 9. Кому они, спрашивается, мешали, ежи и чижи, понимаешь ли...
Это он — о журналах «Еж» и «Чиж».
И добавил со вздохом:
— Что ты, милый, вылупился на меня? Думал, сапог перед тобою? Я, милый, две академии закончил.
После чего он погрузился в себя. Мы долго молчали.
— А зачем вы меня дурачили?— спросил я, прервав паузу.
— Я вас не дурачил. (Я обратил внимание на то, что он впервые сказал «вы»). Вы сами себя дурачили. Кто вам сказал, что внешний вид всегда должен соответствовать содержанию?.. Ну, хорошо. Вот вам другое сравнение. Вы знаете, что такое «ложный аэродром»? То-то же... Впрочем, если что — извините. Обижать вас я не хотел.
— Я могу понять,— сказал я,— для чего вы устраиваете подобные «маскарады». Но я не могу понять, отчего это вдруг вы нарушаете правила игры, которые сами же установили.
— Не напрашивайтесь на комплимент,— буркнул он.
Наша дальнейшая беседа была в высшей степени поучительна для меня...
Но вскоре я стал нервничать: до прибытия эшелона оставалось совсем немного. Генерал меня успокаивал, говорил, что в армии все — минута в минуту, что адъютант не опоздает. И вдруг предложил пойти в театр на спектакль «Петр I» по Алексею Толстому.
— Мы адъютанту записку оставим, чтобы в театр заехал. А оттуда поедете прямо на вокзал.
Когда мы вошли в ложу, я меньше всего думал о Петре Первом. Я думал о своем новом знакомом, о том, какая он прелюбопытнейшая личность. И еще я думал о том, что он, так сказать, переиграл меня по всем статьям.
Между тем он нашептывал мне на ухо:
— Я тут всех артистов знаю. Чуть свободный час выдается — сразу сюда. А то ведь скоро перебросят туда, где никаких театров нет. Так что напитаться хочу искусством. Представьте себе, помогает в наших жарких делах.
— Значит, вы всех артистов знаете,— говорю я.
— Да, со многими лично знаком.
— А вот я вижу их в первый раз. Но, если угодно, каждому могу дать характеристику. Не актерскую, а человеческую.
Он не поверил:
— Ну, это вы через край хватили.
— Нет, уверяю вас. Давайте попробуем. Я буду вам говорить, каков тот или иной артист в жизни, а вы будете сверять мои слова со своими собственными впечатлениями.
И я стал ему говорить, что вот этот артист, играющий на сцене дурака, в жизни вовсе не дурак, а другой, играющий героя,— тот как раз глуп, самовлюблен и заносчив; третий — душа-человек, скромный, но малоодаренный, а четвертая, играющая положительную героиню, на самом деле истеричка и т. д.
Он не переставал удивляться:
— Как вы отгадываете? Нет, вы действительно с ними не знакомы?
— Профессиональное чутье,— отвечал я,— Знаете, сцена, как рентгеновская установка. Все просвечивает...
В дверь ложи постучали. Это был адъютант. Рома с Катей ждали меня в машине. Генерал вышел вместе со мной в фойе.
Мы стали прощаться, я стал его благодарить. И услышал в ответ фразу, которую несколько часов назад сказал мне оставшийся неизвестным летчик, а несколько недель назад — Михаил Зощенко:
— Не стоит благодарности.
Случайное ли это совпадение? Конечно. Но ведь и символичное, не правда ли?!
— Скажите хотя бы, как ваша фамилия, товарищ генерал.
— Ни к чему вам моя фамилия. Я полустанок на вашем пути.
И он вернулся в ложу досматривать «Петра I».
По дороге на вокзал адъютант сказал мне, что фамилия генерала Изотов.
В самом конце войны мы снова встретились. Это было в столице, в вестибюле гостиницы «Москва». Он к тому времени стал заместителем Главного маршала авиации.
Несмотря на усилия стольких людей, помогавших нам прибыть на вокзал вовремя, мы все-таки едва не разминулись с нашими товарищами по театру.
Темень кромешная, народу на станции — видимо-невидимо, на каждом железнодорожном пути стоял состав, причем двери большинства теплушек были закрыты. Пойди разберись, где тут наш эшелон. Мы метались по перрону, и никто ничего не мог нам толком подсказать. Так продолжалось не менее получаса, и мы уж совсем было отчаялись, как вдруг маленькая Катя закричала:
— Дядя Гриша! Дядя Коля!
Она заметила в толпе наших актеров — Григория Карповского и Николая Галацера, которые вышли нас встречать и тоже метались по перрону, и тоже отчаялись, решив, что на вокзале нас нет и что телеграмму мы не получили.
Влезли мы в теплушку — и буквально через минуту состав тронулся с места.
Товарищи встретили нас дружным «ура». Какое это было счастье — снова видеть всех наших, снова быть вместе с ними!
Не в состоянии заснуть, помнится, мы рассуждали о роли случайности в человеческой жизни. Какая, в самом деле, цепь совпадений предшествовала нашей встрече! Впрочем, Коля Галацер заметил, что в принципе уповать на счастливый случай не следует; разыскивать человека на войне — все равно что найти иголку в стогу сена. Мы не спорили. Но вот что любопытно. Через два-три дня, когда наш эшелон, тащившийся как черепаха, прибыл в Куйбышев, тяжело заболевшего Галацера сняли с поезда и отправили в госпиталь. Так вот, в этом госпитале он неожиданно встретил родную сестру, работавшую там врачом. Вот и не верь после этого в счастливый случай!
Мы приехали в Ташкент. Сначала жили в гостинице, потом — на квартире, в тесной комнатушке с глиняным полом. Вскоре театр отправили в распоряжение командования Тихоокеанского флота, и мы оставили Катю на попечение нашей квартирохозяйки. Вместо нас квартирохозяйка подселила к девочке... поросят.
О моих родителях, сестре Белле и брате Максиме, оставшихся в Ленинграде, мне ничего не было известно вплоть до начала 1942 года, когда я узнал от знакомого генерала по фамилии Гоглидзе, что он помог им эвакуироваться в Уфу, где уже была сестра Софья вместе с мужем, авиаконструктором М. Анцеловичем.
Там, в Уфе, скончался отец.
После этого мама, Белла и Максим перебрались в Ташкент (теперь мы могли быть спокойны за Катю), а Софья оставалась в Уфе с мужем, который работал там на заводе.
М. О. Янковский, директор нашего театра, не смог поехать вместе с нами на Дальний Восток, а
