черту. У тебя не кулак, а кувалда.
Юноша пошевелился. Казалось, он сильно напряжен и почти не слушает.
Чапел мучительно пытался найти, что сказать дальше. Он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Так зачем это все было нужно? — спросил он напрямик. — Если тебе есть что сказать, лучшего случая не найти. Самое время.
Никакого результата. У Чапела было не больше шансов достучаться до него, чем преуспеть в поисках Клода Франсуа. Вдруг его охватило чувство полной беспомощности, настолько тягостное, что захотелось послать все к чертям. Не только допрос, но и вообще все расследование. Пускай этим займется кто-то другой. Может, Сара права. Эта ноша не по нему. Он молча рассматривал футболку пленника, на которой по трафарету было нарисовано злобное лицо неизвестного ему рэпера. Зубы с коронками, презрительный прищур глаз. Уверенный теперь в полной тщетности своей затеи, он не смог подавить смех.
— Черт побери! — вырвалось у него. — Представляю, как эта футболка должна бесить твоего отца.
Подбородок пленника приподнялся с груди, и Чапел увидел, что ему удалось задеть какую-то струнку. Адам постарался припомнить то, что он успел приметить тогда, в больнице, хоть он там и видел парня лишь мельком. Когда он лежал на полу под навалившимся на него телом, в какой-то момент их глаза встретились, и во взгляде юного террориста Чапел прочел удивление оттого, что он нечаянно столкнулся с тем самым человеком, которого ему полагалось убить, и тотчас принятое им решение этого не делать. И вдруг словно перед ним упала какая-то завеса, и Чапел ясно увидел, что именно помешало парню завершить задуманное. Он увидел полудетскую досаду на свой тяжкий жребий, груз жалости к самому себе и пугающий его самого протест против того, что ему внушали: «Как хотите, не могу я верить во всю эту чушь, и баста!» Он словно заглянул в зеркало и увидел в нем себя девятнадцатилетнего.
— Понимаю, у самого папаша был такой, что от него хоть в петлю, — сказал Адам. — Правда, в мое время были глэм-рок и длинные волосы. Я с ума сходил по всему этому. «Уайтснейк». «Пойзон». «Бон Джови». Эта их композиция «Ты опозорила любовь…». — Если у Леклерка своя песня, у него будет своя. — Правда, длинных волос у меня не было. Отец тотчас принялся бы выбивать из меня эту дурь. Но футболки у меня имелись. Вот у тебя тут, я вижу, мистер Пятьдесят Центов. А у меня была с надписью «РАТТ». Американская группа. Наверное, примерно того же уровня, если ты понимаешь, о чем я говорю.
Никакого отклика. Парень даже не взглянул на него. Тем не менее Чапел продолжил. А что ему оставалось делать, что терять? Если уж ничего не получится, он хоть даст парню несколько дополнительных минут, чтобы тот собрался с мыслями, прежде чем придет Леклерк и устроит ему взбучку.
— Знаю, о чем ты думаешь. У меня дома тоже творилось черт знает что. Выбирать не приходилось. Мой отец расписал всю мою будущую карьеру, еще когда мне только-только исполнилось девять. Дело в том, что в школе как раз устроили тест на способности, и оказалось, что я одаренный. У меня был самый высокий коэффициент умственного развития в классе. А мне было совершенно наплевать на это. Мне хотелось иметь друзей, попасть в бейсбольную команду, научиться играть в ручной мяч — все что угодно, лишь бы стать таким, как все. Отец на все говорил: «Нет!» Я, видите ли, особенный, умнее всех. Он заставил меня перепрыгнуть через целых два класса, велел ходить на все дополнительные занятия, записываться на все факультативы и во все научные кружки. Знаешь, где я проводил лето? В математическом лагере. В девять лет — и в математическом лагере! А знаешь, что самое страшное? Мне это нравилось. Во всяком случае, мне так тогда казалось. Отцу нравилось — нравилось и мне. Какая разница? Он основательно промыл мне мозги. И с тех пор так и пошло. Отец говорил: «Прыгай!» Я спрашивал: «На какую высоту?»
Чапел пытался уловить хоть какой-нибудь признак того, что парень его слушает. Пусть это будет всего лишь один звук, или движение головы, или хотя бы что-то. Юноша на другой стороне стола словно не слышал ни одного его слова. Он сидел, уставившись на свои башмаки — новехонькие кроссовки фирмы «Найк». Чапел побарабанил пальцами по столу и встал:
— Ну, ладно. Приятно было поговорить.
На какую-то секунду ему показалось, что ему что-то удастся. Увы. Глупая надежда. Да уж, неисправимый оптимист.
— Между прочим, Клодин… Она поправится, и с ней будет все в порядке. У нее разбита голова, но я уверен, она тебя не забыла.
Он повернулся к двери.
— Что же произошло?
Чапел остановился как вкопанный, мускулы на челюсти и на шее одеревенели, и он почувствовал, будто струя адреналина пронеслась вдоль всего его позвоночника.
— Что произошло? — переспросил он, медленно поворачиваясь. — Со мной?
Заключенный по имени Шарль Франсуа, или как его там еще могли звать, кивнул.
— Я на полном скаку въехал в Гарвард, а точнее, в Гарвардскую бизнес-школу… то есть, понимаешь ли, мне дали стипендию. Затем получил работу в фирме — консультации и услуги по ведению бухгалтерской отчетности. Работал как вол и стал партнером. В двадцать восемь лет заработал миллион долларов. Вот что произошло. Я сделал уйму всего, что хотел мой отец, и ничего не сделал для себя.
Чапел посмотрел в сторону, и его мысленному взору предстал отец, несчастный продавец обуви, для которого его собственная посредственность стала проклятием, которого мучили мечты о богатстве, возможностях, положении. Этот человек постоянно замахивался на что-то такое, чего никогда не мог достичь. Это был человек, который решил, что лучше жить разочарованным, но своих позиций сдавать. Почему? Что такого плохого в том, чтобы быть как все? Чего тут страшного? Разве обычный человек не может стать счастливым? Когда же слово «обычный» стало синонимом неудачника?
— Я уволился с работы в тот же день, когда он умер, — продолжил Чапел, возвращаясь к столу. — До той поры у меня не хватало духу ему перечить. Не то что у тебя. Ты вдвое мужественнее тогдашнего меня. Мне даже трудно себе представить, чего тебе стоило ослушаться отца. — Он улыбнулся, отдавая юноше должное, и протянул ему руку. — Я Адам Чапел.
Пленник, этот несостоявшийся убийца, этот мальчик в теле мужчины, отвернулся, и Чапелу показалось, что он опять потерял с ним контакт. Десять минут прошли. Пора передавать его в руки Леклерка. Обернутые боксерскими бинтами кулаки могли начинать свою грозную и действенную работу. Боли и страданию предстояло довершить то, что не удалось сделать состраданию и порядочности. Чапел опять встал. Он был измотан и знал, что отдохнуть ему не удастся. В своем воображении он уже заглядывал в будущее, представляя себе возню с документами, кропотливую каталогизацию и последующий анализ. Мысленно он уже настраивался на эту работу.
И тут он увидел над столом протянутую навстречу ему руку с раскрытой ладонью, большой и мягкой. Пленник пристально смотрел на него — с какой-то грустной смесью надежды и тревоги.
Чапел схватил его руку и заключил в свою:
— Тебя зовут…
— Мое имя Жорж. Жорж Габриэль. По крайней мере так меня называют во Франции. Наша семья носит фамилию Утайби. Мы родом из Аравии. И никогда не называем ее Саудовской. Семья Саудитов — презренные кафиры. — Брови Жоржа сошлись над переносицей. — Отец тебя бил?
— Нет, — ответил Чапел, — ему не было в том нужды. Перечить ему я осмеливался только мысленно. Я рос не слишком ершистым парнишкой.
Габриэль выслушал это, блуждая взглядом по стенам камеры:
— Думаю, мой пытался меня убить.
— Твой отец? — неуверенно спросил Чапел.
— Скажи этому французскому ублюдку, что они его упустили. Я слышал, как отец прошептал мое имя на улице, когда копы меня скрутили. «Хаким», — сказал он. Это мое настоящее имя, но здесь мы им никогда не пользовались. Я совершенно уверен, я видел, как он потихоньку слинял, когда началась заваруха.
— Ты его видел? И думаешь, он собирался тебя убить?
— Умом можно тронуться, да? — Габриэль попытался произнести это так, чтобы представить случившееся невероятно занимательным приключением, но ему не удалось с собой справиться. Улыбка получилась невеселой. Губы задрожали. — У него была в руке авторучка… В ней яд… Чтобы убить… — И он продолжил голосом хриплым от переполнявших его чувств: — Я предал его. Он всегда говорил, что именно
