Все добрые граждане призываются на помощь. Пусть каждый обратится к своей совести, обременённой высоким долгом, пусть никто не забывает о нём ни днём, ни ночью, пока он будет возмещён.
Никому не удалось получить полсотни тысяч за задержание убийцы Линкольна. Буса настигли в амбаре, на ферме, в штате Виргиния. Хотя Стэнтон строжайше приказал взять Буса живым, но «случайная» пуля какого-то капрала ударила его в шею в то время, когда он отстреливался от преследователей. Амбар пришлось поджечь, чтоб заставить Буса показаться на пороге, но он тут же упал на землю в беспамятстве. Через несколько часов он умер.
Кто стоял за спиной заговорщиков, так и осталось тайной.
Над городами и полями северных штатов нёсся мерный колокольный звон.
Звонили не только церковные колокола. Звонил колокол на паровозе, затянутом чёрными полотнищами.
Поезд медленно шёл по пути, который Линкольн когда-то проделал из сердца страны в Вашингтон.
Труп Линкольна возвращался на родину с вестью о победе. Если б он мог заговорить, то, может быть, сказал бы своим землякам: «Берегитесь! Дело, за которое вы заплатили своей кровью, попало в руки предателей. Я ушёл, и это значит, что уходите и вы!»
Но Линкольн молчал.
В Вашингтоне похоронную процессию провожали три незаметных человека: один из них был в порыжевшем мундире майора, двое в морских формах.
Это были Белл, Грегори и Кимбс. Они шагали в хвосте траурного шествия, держа фуражки в руках.
Они долго стояли перед железнодорожной станцией, где скрылся под навесом чёрный гроб.
— Прощай, старина Эйб, — прошептал Том Белл. — Белый дом не принёс тебе счастья. Здесь ненавидят честных людей.
По коричневым щекам Кимбса скатились две слезы. Он с трудом повернул голову и посмотрел на Сэма. Тот не плакал. Сэм стоял, глядя вдаль, крепко стиснув зубы, загорелый, крепкий, погружённый в глубокую думу.
— Куда мы теперь пойдём, Сэм? — спросил Кимбс.
Сэм не сразу ответил. Он ждал, когда смолкнет длительный, протяжный гудок паровоза.
— Искать свободу и справедливость, Эл!
— Где они?
— Далеко, Эл. Но мы не остановимся. Мы идём. Мы будем шагать, пока не кончатся наши дни. И тогда пойдут другие.
Паровоз отошёл от станции. Несколько вагонов в трауре следовали за ним.
Балтимор… Филаде?льфия… Нью-Йорк…
В нью-йоркской толпе возвышался могучего сложения человек в рубашке, расстёгнутой на груди. Это был поэт Уитмен.
Уитмен не любил парадов и похорон. Недавно он видел Линкольна в Белом доме — улыбающегося, только что переизбранного, пожимающего руки посетителям. Но Уитмен не подошёл к президенту. Он глядел на Линкольна издали.
Он любовался Эйбом так, как всегда любовался бурным потоком жизни: весенним гулом водопада, могучими летними грозами, таинственно шуршащими листьями осенних клёнов, зимними туманами над цепью Аппалачских гор; так, как любовался гудком паровоза в прерии, звоном молота в кузнице, плеском воды под пароходными колёсами, шумом и дымом нью-йоркских пригородов.
Уитмен верил в будущее этой страны и её неутомимых работников.
В траурном поезде ехали несколько человек, давно нам знакомых.
Толстый, старый судья Дэвис сидел у стола, закрыв лицо руками. Он вспоминал предупреждение, которое сделал Линкольну ещё в Иллинойсе:
«Вы человек доброй воли, будьте осторожны…»
Эйб не был осторожен. Он знал, что его могут убить, но шёл по своему пути с поднятой головой, добродушно отшучиваясь и рассказывая простецкие истории в самые опасные минуты. Он ни разу не дрогнул и не отступил.
В этом же поезде находилась миссис Линкольн, вся в чёрном, с лицом, закрытым вуалью. Она ни с кем не разговаривала. Иногда к ней подходил её старший сын Роберт, молча брал её за руку и также молча отходил.
Тэд стоял у окна, бледный и внезапно повзрослевший. Он навсегда покидал Вашингтон, где прошли его детские годы. Теперь у него не было отца.
Тэд ни разу не плакал. Когда ему принесли его любимую форму лейтенанта, он только покачал головой.
— Я этого больше не надену, — сказал он.
Он всё оставил в Белом доме — и коз, и игрушки, и книги, и свисток, которым когда-то будил караул, и низкорослую лошадку, на которой скакал рядом с отцом.
Старого дома Линкольнов в Спрингфилде он уже почти не помнил. Он ехал на этом медленно ползущем поезде в неизвестность. Колокольный звон тягучим звуком сопровождал его и днём и ночью.
Старый слуга Джонсон осторожно коснулся его плеча.
— Масса Тэд, — тихо сказал негр, — вы не ели со вчерашнего вечера.
— Нет, нет. — пробормотал мальчик.
В детстве бывают часы и даже минуты, когда всё, что было раньше, разом обрывается, и наступает новая эпоха. Для Тэда она началась с минуты, когда поезд отошёл от станции Вашингтон и паровозный колокол начал звонить.
Джонсон ласково погладил Тэда по голове.
— У меня сердце разрывается, когда я гляжу на вас, масса Тэд, — сказал негр. — Вам ещё долго жить, постарайтесь быть таким, как ваш папа. Смотрите, вся Америка оплакивает его.
Тэд не отвечал. Он взял шершавую, шоколадного цвета руку Джонсона и прижался к ней щекой.
— Тэд, подойди ко мне, — строго сказала мама.
Тэд подошёл.
— Бедняжка, про тебя забыли, — сказала мама.
— Про всех нас забыли, мама, — отвечал Тэд. — В нашем вагоне побывало каких-нибудь десять человек. Мама, давай поедем в такое место, где живут добрые люди.
Миссис Линкольн слабо улыбнулась, а Роберт насупился.
— Добрые люди есть везде, — сказал он. — Когда ты станешь взрослым, ты убедишься в этом.
