Поздно ночью отбегавший своё Бен—Рахман наконец забылся тяжелым сном, а Хези Таз закончил очередной бесконечный подпольный (точнее, пододеяльный) разговор по телефону. Он немного порыдал в подушку, после чего решительно встал, повернулся к соседней койке и потряс за ногу спавшего там Бухту.
— Бухта! Бу—у–хта! — прошептал он страшным шепотом, — Бухта, проснись! Я больше не могу, проснись, Бухта!
— А? Чего? Где? — встрепенулся Бухта, видевший во сне командира Иегуду Шварца, тонущего в идеально вымытом унитазе, и мгновенно удручившийся тем, что наяву происходило что—то другое. Перед ним, как печальное привидение, стоял маленький встрёпанный Хези Таз.
— Бухта, — одними губами произнёс Хези Таз, — мы окончательно поругались. Она меня точно— точно не любит. Я больше уже ну никак не могу. Застрели меня, а?
Конечно, применение грубого физического насилия по отношению к своим товарищам по оружию — вещь недопустимая. Но Бухта Бен—Рахман в этот день очень устал, набегался, наскандалился с командиром, и поэтому был слегка не в себе. Он поднялся с кровати, придвинулся вплотную к маленькому Хези, размахнулся и с наслаждением дал ему в челюсть. Хези, будучи некрупным, но задиристым, немедленно ответил точным, впрочем, слабым ударом слева, после чего Бен—Рахман сел на него верхом и на конкретном примере с блеском доказал преимущество уличного образования города Офаким над аккуратным аттестатом Реальной Гимназии Хайфы. Разнимал их прибежавший на шум сержат Иегуда Шварц.
В его кабинете горел свет, и неяркие тени падали на флаг, висящий на стене. Сержант Иегуда Шварц был доволен, как кот, поймавший мышь. Перед ним стоял огромный, тяжело дышащий Авирам Бен—Рахман, на плече которого буквально висел крошечный, избитый со всех сторон Иехезкель Таз. За драку, ясное дело, следовало наказать обоих. Но рядовой Бен—Рахман давно и неустанно раздражал командира Иегуду, поэтому командир Иегуда с наслаждением предвкушал, как он наконец—то отправит этого волосатого разгильдяя в армейскую тюрьму. Для начала — на двадцать восемь дней. А там посмотрим.
— Ну—с, — спросил он сухо, стараясь не улыбаться, — Хези, тебя я тоже накажу. Но сначала объясни мне, за что он на тебя набросился.
— Он на меня??? — возмутился Хези, моментально отпав от плеча своего боевого друга и принимая максимально устойчивую позу, — да вы что, командир! Это не он, это я на него набросился!
— Чего? — не понял сержант Шварц, — как это ты на него набросился?
— Очень просто! — с великолепным апломбом подтвердил Хези Таз, — я давно хотел его избить. И сегодня ночью понял, что больше не могу терпеть. Встал, разбудил и избил.
— И — ЧТО? — переспросил сержант Шварц, разглядывая со всех сторон разукрашенного Хези, — что ты С НИМ сделал?
— Избил! — заявил Хези, лучезарно улыбаясь.
— Ээээ а за что ты его избил, — цепляясь за свою последнюю надежду, спросил командир Иегуда.
— А он меня вообще раздражает, — с ангельским видом пояснил рядовой Иехезкель Таз.
То, что рядовой Бен—Рахман может раздражать кого угодно, сержант Шварц был вполне согласен. Но это был еще не повод прощать драку в роте — хотя бы потому, что подобная ситуация могла бросить тень на него самого.
— Это правда? — спросил сержант у молчаливо стоящего у стены абсолютно целого и невредимого Бен—Рахмана, которого только что зверски избил весь покрытый синяками и ушибами Хези Таз.
В ответ на это Бухта сдавленно охнул. Сержант не мог этого заметить, но оханье произошло от того, что в бок рядового Бухты вонзился худой и острый локоть Хези. Больше рядовой Бухта ничего не сказал. Сержант Шварц был вынужден принять его оханье за возглас смертельно избитого человека.
— Хорошо, — сказал он голосом, не сулящим никому и ничего хорошего, — тебя (он подбородком брезгливо указал на Хези) мы будем судить. А ты — тут кивок достался Бухте — можешь прямо завтра с утра начинать отмывать туалеты базы. Все. Начиная с самого дальнего. Спокойной ночи.
Суд, проведённый на следующий же день на скорую руку, приговорил рядового Иехезкеля Таза к двадцати восьми дням без права выхода с базы. Первые десять из этих двадцати восьми дней рядовой Таз был очень занят: он помогал рядовому Бен—Рахману мыть все туалеты базы. Каждый день сержант Иегуда Шварц приходил принимать работу (Хези предусмотрительно сваливал подальше), и каждый день браковал её, требуя назавтра всё перемывать. На базе еще долго вспоминали эти блаженные дни, когда все туалеты просто сияли чистотой.
На одиннадцатый день рядовой сержант Шварц сломался и принял работу (по совету всезнающего Хези, Бен—Рахман на свои деньги купил в магазине рядом с базой какое—то особенно мощное моющее средство, поэтому туалеты уже не просто сияли, а прямо—таки светились от стерильности), после чего несдающийся рядовой Бен—Рахман был милостиво отпущен домой на выходные — вместе со всей базой. Вся база чистила ботинки, паковала грязное бельё и обсуждала планы на целых три с половиной дня. Единственным человеком, который ничего не паковал и ничего не чистил, был Хези Таз.
Он уныло сидел на раскалённой от солнца скамейке, и следил глазами, как один за другим уходят за ворота остальные солдаты. Все они были в курсе странной драки между Хези и Бухтой, никто из них не знал, что, собственно, произошло, но сама идея того, что хрупкий Хези избил могучего Бухту (пусть даже и не избил, а только попытался) вызывала у них уважение. Все они махали Хези рукой и желали приятных выходных. Все они знали, что понятия «приятные выходные» при условии двадцати восьми дней без права выхода с базы просто не существует.
Через какое—то время поток солдат иссяк, и база опустела. Хези по—прежнему сидел на скамейке, и думал о том, что если бы его кто—нибудь уже черт побери застрелил, ему бы уже черт побери давно было хорошо. Солнце клонилось к закату, тишина опустилась на казармы и крыши, дежурный по кухне, пробегая, напомнил Хези, что его смена начинается через три часа, и больше никто не колебал воздух вокруг. Три часа надо было хоть чем—нибудь занять. Три часа занять было нечем. Можно было бы поспать, но было так паршиво, что спать не хотелось.
В этот момент скамейка рядом с Хези заскрипела, и чья—то тень упала на опущенные плечи рядового Таза. Хези поднял голову и увидел, что рядом с ним тяжело уселся Авирам Бен—Рахман.
— Ты что тут делаешь? — спросил Хези без выражения.
— Ничего, — честно ответил Бухта.
— А почему ты не дома? — спросил Хези.
— А ты? — ответил Бухта вопросом на вопрос.
Хези понял и больше вопросов не задавал. Бухта сидел, откинувшись на спинку скамейки, и курил. Хези подумал, пошарил по карманам, нашел пачку сигарет и закурил тоже.
— Бухта! — просительно сказал он через какое—то время.
— Не—а, — лениво откликнулся Бухта, не дожидаясь продолжения фразы.
— От тебя дождёшься, — уныло протянул Хези.
— Ты дебил, Хези, — привычно отозвался Бухта.
Они посидели молча еще немного, после чего Бухта вспомнил, что вечером будет транслироваться неплохой баскетбольный матч, а в клубе наконец—то починили телевизор. Хези любил баскетбол, поэтому, при всех своих черных мыслях, он не смог не отреагировать положительно. Поговорили про баскетбол, перекинулись на футбол, перемыли косточки новой подружке полузащитника команды Маккаби, сравнили впечатления от последней игры. Хези постепенно увлекался, и говорил вполне дружелюбно — но вдруг неожиданно подавился собственными словами и затих, как выключили. Бухта не сразу, но заметил, что его собеседник смолк и замер, с глупым видом глядя на главные ворота базы. Авирам оторвался от ковыряния в собственном носу и поднял глаза.
От ворот, по центральной дорожке, яростно размахивая сумочкой и звучно цокая каблуками, шла Кармелла.
ОБЛОМ
