напитки мы подаем на работе, с безупречным профессионализмом, который будет не к месту на вечеринке друзей. правильно?›
— да, да, конечно, ХИЁКО. все правильно. ‹ты уже попробовала что-нибудь из закусок?›
— нет. еще нет.
‹очень рекомендую, я их сама приготовила, и сама сервировала стол›. она взмахнула рукой с короткими ногтями, покрытыми синим лаком, отчасти это напоминало жест доброй феи-крестной, отчасти — жест буржуазной домохозяйки, хвалящейся перед гостями своими кулинарными способностями. ‹в общем, ты теперь неогейша, так что давай приобщайся.›
она обходила гостей, уделяя больше внимания мужскому сопровождению, новым неогейшам (‹новым- новым гейшам, можно сказать и так, ха!› размышляла ХИЁКО ‹чтобы СМИ подавились, и 'дремлющим', iо есть тем хостесс, которые уже готовы к обращению, но им нужен некий толчок, например, доверительная беседа с Предводительницей или записка в их гайдзин-хаус. отведав несколько роллов с васаби, ХИЁКО почувствовала себя еще больше собой: буддистской бодхисаттвой с манерами джеки Кеннеди и острым умом принцессы масако.
к полуночи в зале собралось больше 700 гостей, все до единого-восхитительно опьяненные химией, что циркулировала у них в крови, и концентрацией пленительной юности в воздухе, диджей, неогейша по имени Международные Губки, конструировала ритмы тяжелого техно с сэмплами пронзительного женского вокала на хинди, буддистский мантр и бргазмических воплей, надо сказать, получалось круто.
исходя из классических принципов поведения лидера секты, который своей отчужденностью пробуждает в последователях трепетное благоговение, ХИЁКО решила не обнажать свою великолепную грудь (в ходе моих исследований культа ХИЁКО мне не раз приходилось входить с ней в тесный контакт, и я бы сказала, что это была потрясающе великолепная грудь, без преувеличений), несмотря на настойчивые просьбы гостей, но она согласилась произнести небольшую речь, она никогда не произносила речей длиннее пяти минут, чтобы слушателям не стало скучно, ей не хотелось, чтобы кто-то из-за нее заскучал, жизнь сама по себе штука донельзя скучная.
она взяла микрофон у диджея по имени Губки и забралась на огромный стальной барабан, она на удивление хорошо удерживала равновесие для человека, стоящего на высоченных шпильках, на самом деле, она постучала каблучками по металлической поверхности, чтобы привлечь внимание гостей, звук получился невероятный, грозный и оглушительный, она постукала ногтем по микрофону и вывела громкость на полную мощность, ее слова должны вырваться из колонок наподобие цунами, она прочистила горло.
‹сейчас ровно полночь, мы входим в новый, 1997 год, и входить в него надо мощными толчками, [вежливые аплодисменты.] все, кто сегодня собрались здесь, теперь вы все — приближенные к внутреннему кругу движения неогейш, [бурные аплодисменты.] я провела телепатическое общение с некоторыми могущественными богами, и они мне сказали совершенно определенно, что этот год — год неогейши, год, который сейчас начинается, будет годом оргазма, галлюцинации, боли, силы и спасения для всех вас. [аплодисменты.] идите за мной по пути кармического разрушения и создания, [бурные аплодисменты.] раскройтесь передо мной еще шире, раскройтесь так, чтобы вас разорвало, [аплодисменты, выкрики: 'да, ХИЁКО-гуру!'] раскройтесь и впустите в себя мою силу, ['да, да, ХИЁКО-гуру!'] это наш год. и мы возьмем его. [громкие аплодисменты.] кто-то из вас сегодня уже соприкоснулся с моей божественной сущностью, о чем говорят следующие симптомы: эйфория, релаксация, экстаз, различного рода галлюцинации, отдайтесь этим ощущениям, отдайтесь, [аплодисменты.] эти ощущения неотвратимы, что доказано наукой, [аплодисменты.] моя карма обладает целительным эффектом, примите ее. а я приму вас. [бурные аплодисменты.] давайте все вместе прочтем эту мантру: неогейша любит меня, неогейша любит меня, неогейша любит меня…› [все в один голос читают мантру.]
собравшиеся повторили мантру с безупречной слаженной точностью команды по синхронному плаванию — и громко, оглушительно громко, вся отливая ровным блеском испарины, ХИЁКО раскинула руки, и бросилась сверху на руки толпы, как какое-то крылатое мифическое создание с головой, утыканной шипами, она часто практиковала подобные жесты, свойственные рок-звездам, поэтому вовсе не удивительно, что она легко приземлилась в объятия восьмирукого существа — четырех ее страстных поклонников и поклонниц, двух девчонок из Швеции и двух японских банкиров, чей восторг от такой невозможной удачи был настолько велик, что все комплексы разом растаяли, как ледяная скульптура на солнце, и они принялись срывать с нее платье, тыкать пальцами во все отверстия у нее на теле, облизывать и целовать ее всю. она подумала про себя ‹во всяком случае, это не самое скучное проявление религиозного рвения›.
я сама была где-то в толпе, одна икринка в огромной, дрожащей чаше икры, мне было радостно и хорошо, потому что во рту у меня был твердый, похожий на сладкую изюминку сосок кого-то из неогейш, в руке я сжимала упругую грудь другой неогейши, которая формой и плотностью напоминала японскую мускусную дыню по 80$ за штуку, и кто-то сзади залез мне под юбку, и ощущения от этих прикосновений были вполне однозначны, вечеринка имела бешеный успех, в том числе и как акция по привлечению спонсоров.
солнце встало пламенеющим шаром из крови, вина и расплавленной лавы, но я сомневаюсь, что кто- то из неогейш догадался взглянуть на него.
мотоциклист на кавасаки (теперь уже — верный и рьяный приверженец секты, вступить в которую могли только девушки) наблюдал за флотилией такси, развозивших гостей по домам, остались только ХИЁКО и узкий кружок приближенных из неогейш. ХИЁКО пригласила свою доверенную элиту на интимный новогодний суаре и вдохновляющую беседу в кафе “бекон”, чайный салон со стенами насыщенно розового цвета и резными креслами из красного дерева, что недвусмысленно говорило том, что кафе получило свое название в честь художника, френсиса, а не в честь копченой свиной грудинки, она похвалила их за старания в таких неуемно восторженных выражениях, что некоторые из них вполне искрение засмущались и даже зарделись, это было красиво и трогательно: на рассвете нового года, компания молоденьких девушек со свежими лицами, они обнимаются, и улыбаются, и вытирают друг другу слезы — слезы радости, что струятся по их щекам, одна из них, такая же юная, как и все остальные, но более уверенная и властная, что-то им говорит — твердо и доверительно, они пьют чай маленькими глотками, с изысканной чопорной чувственностью, свойственной дорогим куртизанкам прошлого века, хотя мы сейчас далеко, и не слышим, что она им говорит, нам все равно ясно, что это — именно то, что им хочется слышать, сквозь огромные окна чайного салона мы наблюдаем за наивысшим проявлением чистой любви между женщинами, и это не может оставить нас безучастными.
но пока я окончательно не потерялась в мечтах, давайте вновь обратимся к ХИЁКО: как она стоит голая на балконе, на холоде. ‹блядь, как в холодильник заходишь› думает она про себя, но сейчас она просто не вынесет прикосновений одежды к коже, сейчас ей нужна прямая стимуляция, токийская башня возвышается перед ней, гордый монумент японской тяги к символам. ХИЁКО никогда не была в Париже (да ей, собственно, и не хотелось), так что она не может судить, такой же она высоты, как настоящая эйфелева башня, или все-таки ниже, для нее это оранжево-красное сооружение (женщина хэйанского периода назвала бы этот цвет “каки”, цвет хурмы) маячит перед глазами, как монумент стимуляции потребительского интереса в Японии. ‹они покупают эйфелеву башню, они покупают Макдональдсы и кока-колу, они покупают весь западный идиотизм и дурной вкус, пока кончать с этим массовым шоппингом›. она вся дрожит, дракон у нее на спине сотрясается в изменчивом танце.
Глава 32
что доставляет чувственное удовольствие;
ванна из прохладного зеленого чая слепой массажист привкус крови при поцелуе оргазм в эпицентре землетрясения тесная комната в опиумном дыму
старинное свадебное кимоно поверх трусиков-стрингов из поливинилхлорида
колени, стертые о татами
беззаветное служение богине
легкая мастурбация в электричке в час пик
