Последующую умственную борьбу вообще сложно понять — это возможно, только если вы, как и Фрэнки, выросли в Бенсонхёрсте[161]. Как только часть его мозга замыслила эту бессмысленную браваду, другая породила почти религиозное стремление именно это и сделать — даже при том, что третья часть умоляла вторую и первую одуматься. В тех случаях, когда замысленный поступок оказывался действительно опасным, у Фрэнки перед глазами возникал образ Джимми Мирено, бычары с кастетами, который изводил его все начальные классы.
— Ни хера я не боюсь, — сказал Фрэнки, стоя уже рядом с трамплином. И добавил, делая первый шаг: — Это глупо. Это
Трамплин был мокрый — значит, его только недавно забрызгали, и, дойдя до середины, Фрэнки решил, что босиком будет лучше. Затем подумал, что середина трамплина не лучшее место снимать кеды, и тут же призрак Джимми Мирено обозвал его ссыклом, так что Фрэнки полуприсел на корточки и приподнял левую ногу. А это плохо сказалось на его центре тяжести. Каким-то образом ему удалось снять левый кед, не рухнув в воду, но когда Фрэнки попытался бросить его на сушу, равновесие поколебалось, и кед плюхнулся в бассейн. Требования к производству кедов не так строги, как для скаутских пилоток, так что он пошел ко дну.
— Это очень вообще нехорошо, — сказал Фрэнки.
Открылась раздвижная стеклянная дверь виллы, и выбежал Сальваторе — он был настолько взволнован, что позабыл о русском акценте.
— Эй, — крикнул он, — эй, Фрэнки, я только что выглядывал из окна — твоя машина исчезла!
— Что? — ответил Фрэнки.
— Эй, — сказал Сальваторе, — а что ты делаешь на трамплине?
— Что с моей машиной?
— А почему на тебе только один кед?
— Сальваторе, ёб твою мать, что с моей машиной?
Сальваторе пожал плечами:
— Она пропала. А что ты делаешь на трамплине в одном кеде, Фрэнки?
— Хочу вытащить из воды ту пилотку.
— Какую пилотку?
— Вон
— Фрэнки, это плавник.
Фрэнки Лонцо не делал сальто назад с третьего класса, с уроков миссис Петруски, но когда под тобой к поверхности подымается большая белая акула, любое упражнение вспомнишь. Когда Майстербрау ударила мордой по нижней стороне трамплина, Фрэнки подался назад, перекинув ноги вверх и за голову — короче, классически. Он повторял этот фокус снова и снова, не остановившись, даже когда расшиб затылок до крови, но после нескольких безупречных кувырков запутался в собственных локтях и коленях.
Когда в голове прояснилось, Фрэнки обнаружил, что сидит у забора — укатиться дальше он просто не мог, для этого надо было выйти через ворота. Сальваторе стоял рядом, держа руки в карманах и скалясь так, что Фрэнки захотелось совершить убийство. Трамплин исчез.
— Со мной все в порядке? — спросил Фрэнки, проверяя, целы ли руки-ноги. — Я живой?
Сальваторе вынул руки из карманов и развел их дюймов на шесть.
— Вот столько не хватило, — сказал он.
— Трамплин. Что за херь, она что, трамплин сожрала?
— У нашей рыбки хороший аппетит.
— Да уж, может, даже лучше, чем ты думаешь.
— Она странно выглядела, Фрэнки.
— В смысле? Толще?
— Да не. Просто как-то… по-другому.
Сальваторе скрючил руки, как клешни, и прижал к груди. Фрэнки понятия не имел, что бы это могло значить, но знал, что надо делать дальше.
— Помоги мне встать, — сказал он. — Если моя машина исчезла, фиг с ней, поймаем такси.
— Куда? — спросил Сальваторе.
— В скобяную лавку.
11
Теперь стало ясно, что половину цивилизаций ацтеков, майя и инков незадолго до того, как их уничтожили, унесла чума Старого света… К 1600 году по Америкам прокатились около двадцати волн мора, и осталось меньше десятой части первоначального населения. Вероятно, погибло около 90 миллионов человек — сегодня это было бы эквивалентно потере миллиарда… Первые колонисты прибыли в Плимут сразу после того, как вымерли почти все индейцы племен массачусет и вампаноа, так что поселенцев ждали пустые хижины и готовые к засеву поля.
Индейцы, в свою очередь, много узнали от белых… Многие европейцы пытались понять образ жизни индейцев и относились к ним справедливо. Но другие обманывали и захватывали их земли… Помимо прочего, тысячи индейцев умерли от кори, оспы, туберкулеза и других болезней, которые привезли белые.
Ванна Доминго не от рождения такая жадина. Ее подчиненные в Департаменте общественного мнения ни за что бы в это не поверили, но когда-то у нее было доброе сердце, она была замкнутой, но доброй, часто смеялась и ни с того ни с сего начинала танцевать. Несмотря на то что Ванна в раннем детстве осталась сиротой, до двадцати пяти лет ей удавалось сохранить веру в будущее, но потом события двух недель безвозвратно обратили ее надежды и доверчивость в прах.
Ее детство представляло собой тяжелое скудное существование в прибрежной деревушке в Коннектикуте. Она рано научилась сама заботиться о себе, поскольку дядя-рыбак, назначенный ее опекуном, редко появлялся дома и особого участия к ее судьбе не проявлял — ни в хорошем, ни в плохом смысле. Ванну это устраивало — она была независима по природе и в минутах самого страшного одиночества и невзгод видела блеск возможности наивысшего торжества. Просто надо верить в завтрашний день, думала она, а все остальное непременно приложится, несмотря на временные неудачи. Она старательно занималась в школе, и каждый вечер, выходной и в каникулы работала, где могла, чтобы накопить несколько тысяч долларов. С помощью этих сбережений и Стипендии общественных работ она поступила в Университет штата Коннектикут в Хартфорде, где изучала искусство коммуникации, специализируясь на построении общественного мнения. Когда она выпустилась, на рынке труда все обстояло очень плохо, и семь месяцев она обивала пороги Мэдисон-авеню на Манхэттене в поисках работы, питаясь в основном макаронами быстрого приготовления с тертым сыром, три упаковки за доллар, а также фруктами и овощами «по бросовым ценам, с небольшими дефектами» — больше ничего себе она позволить не могла. Для развлечения Ванна каталась на коньках по субботам вечером на катке в Центре Рокфеллера — коньки она
