[204] хотел построить в Чикаго что-то подобное еще в 1950-х. Башню «Иллинойс» в милю высотой… Помню, в «Баха Диарио» на первой странице напечатали эскиз. «Еl Visi?n Fabuloso de Futuro»[205]. Просто роскошно. Затратно, непрактично, замысел внушал ужас большинству архитекторов того времени, но все равно роскошно. Я бы дорого дала за то, чтобы оказаться перед его воплощением — а еще лучше, на его вершине — всего на пять минуток.
— Да, Змей, но дело в том, — ответила Джоан, — что я девять лет проработала ревизором у Гарри и чувствую некоторую ответственность за этого монстра. Опосредованно, но все же… Когда его тень вытягивается через реку Гарлем и накрывает Южный Бронкс, когда городу приходится расширять канализацию, чтобы говну из «Вавилона» было куда стекать, — отчасти это мои навыки работы с общественным мнением.
— Ну, если ты считаешь, что ответственность твоя, можно и видом полюбоваться.
Айн Рэнд, как обычно, высказалась недвусмысленно.
— Это самое великолепное здание, которое мне доводилось видеть! — сказала она. — Это архитектурный триумф человечества!
— Погодите, сейчас мы вам еще фойе покажем, — сказала Джоан.
«Вавилон» не был охраняемой крепостью, и по его громадному радиусу располагалось великое множество разнообразнейших входов — дверей, которые вращались, распахивались и разъезжались, а также порталов с Электродиафрагмами, — но самым заметным входом были великие Ворота, располагавшиеся в самой южной точке. В первых пресс-релизах их называли Воротами Родного Языка, а потом шутники-обозреватели переименовали их в Ворота Родной Матери. То были двери высотой 153 фута из позолоченной стали и черного хрусталя, вделанные в огромную притопленную арку. Из-под арки застывшим потоком лавы вытекали гнутые мелкие ступени из черного мрамора — смотрелось элегантно, хотя из-за того, что они были неровными, люди часто спотыкались и падали (зимой положение обострялось, когда теплый воздух, дувший из широко раскрытых Ворот, растапливал снег, который тут же снова замерзал толстенными пластами на нижних ступенях и перед лестницей; говорили, архитектор Лонни Мацусида пыталась разработать действенное технологическое решение данной проблемы).
То, что находилось за воротами, походило не столько на фойе, сколько на каньон под крышей, по обеим сторонам которого высились утесы с балконами. Балконы тут и там рассекались искусственными водопадами, а на полу рядами стояли фонтаны с подсветкой и аккуратно подстриженные деревья и кусты. В честь знаменитых висячих садов Вавилона с потолка на длинных шнурах свисали белые керамические платформы с генетически модифицированным буйнорастущим плющом; с плети на плеть порхали Электроколибри, по капельке поливая растения и смахивая пыль с листьев; иногда, потеряв контроль, птахи разбивались об утесы.
Кончался каньон округлой залой со сводом — такой большой, что туда запросто помещался купол базилики Святого Петра, и еще хватило бы места для злобного швейцарского гвардейца с арбалетом. Из центра потолка спускалась цепь с массивной медной сферой, изображающей Землю; она висела в метре над плечами колосса, ликом похожего на раба, освободившегося от пожизненной каторги: на нем читались радость, надежда, гордость, праведность и зерно безумия. На каменной скрижали у постамента было написано: АТЛАНТ РАСПРАВЛЯЕТ ПЛЕЧИ.
— Ну, что скажете, Айн? — спросила Джоан. Она подняла Электролампу над головой, чтобы джинния могла разглядеть все получше.
— Мне кажется, — сказала Айн Рэнд, будто бы делясь сокровенными размышлениями, — если бы вы могли любить человека, чья мысль все это породила… если бы вы приняли его ценности настолько, что вышли за него замуж… то было бы еще не все потеряно. Ваше увлечение так называемым «либерализмом» вроде охраны природы характеризует вас как альтруиста и деятельного мистика, но, возможно, вас еще можно спасти. Придется объяснять вам достоинства эгоизма.
— О, здорово, — проговорила Джоан. — Вот вы о чем.
— Значит, вы заявляете, что ваша философия объективизма абсолютно последовательна, — сказала Змей, когда лифт третьего уровня в «Новом Вавилоне» вез их от 120 до 180 этажа, — и что человек, который согласен хотя бы с малой ее частью, самоочевидно соглашается с ней целиком.
— Правильно, — сказала Айн Рэнд.
— И следовательно, каждая, кто верит в силу разума и считает себя рационалисткой, должна автоматически соглашаться со всем, что вы говорите.
— Поскольку я права, почему бы всем мыслящим рационально людям со мной не согласиться?
— Да… и отсюда следует, как Э. Ли следует за Робертом[206], что любой, кто с вами не согласен, по определению
— Если человек не может указать на конкретную ошибку в моих предпосылках либо выявить скрытую противоречивость моих выводов, то да, его следует считать нерациональным. А если он будет настойчиво отрицать реальность и дальше после того, как ему объяснят, как обстоят дела на самом деле, то его придется признать еще и безнравственным.
— И когда вы разработали эту философию?
— Миллиарды лет назад. Я придерживалась этой философии, сколько себя помню. Я в этом вопросе готова отдать должное лишь Аристотелю; а вся история западной мысли с IV века до нашей эры сводится к борьбе между Аристотелевой логикой и мистицизмом Платона.
— И вот появились вы, чтобы восполнить пробелы в системе Аристотеля.
— Чтобы очистить ее от налета платонизма. «Платон мне друг, но истина дороже» — эти слова приписываются Аристотелю. Первая часть фразы — сантименты сбитого с толку человека; Платон никакой не друг, он достоин лишь презрения. Дорога только истина. Истина, осознанная мыслящим сознанием.
— Иными словами, всеобщим здравым смыслом.
— Смыслом — да. Только не всеобщим. Такое бывает до обидного редко.
— Мне тут не совсем все ясно, мисс Рэнд, — сказала Змей. — Простите мое непочтение, но, принимая во внимание то, во что вы вроде бы верите, я вообще не понимаю, почему вы выступаете за личную свободу.
— Отсутствие принуждения — необходимая предпосылка для мышления. Под дулом пистолета человек думать не может.
— Да, но поскольку вы говорите, что придерживались этой философии, сколько себя помните, то я вынуждена считать, что вы родились сразу со всеми нужными знаниями и никогда не ошибались. А когда вы к этому добавили, что вы — первый философ после Аристотеля, которому есть что сказать, — такая жемчужина скольких там, двадцати четырех столетий? — получается, что обычным людям-то и думать самим уже не нужно.
— Никто не может
— Эти последствия, — сказала Змей, — они подразумевают…
— Провал, — перебила Айн Рэнд. — Предельное последствие для тех, кто отрицает реальность, — неизбежный провал. Вглядитесь в любого никчемного бродягу, и под слоем грязи увидите человека нерационального.
—
— Думаю, теперь я вас поняла, — сказала Змей.
Согласно планам Лонни Мацусиды, по окончании строительства «Вавилон» будет насчитывать 500 этажей, иметь такой же шпиль, как и у «Феникса», отчего общая высота составит 5831 фут. Пока же башня была полностью остеклена только до 189-го этажа; стальная конструкция же высилась на 228 этажей. Именно до этой кульминации поднялись Джоан, Змей и Айн Рэнд в поисках матери Гарри Винифред Гант, которая работала на «Вавилоне» прорабом. Последний участок они проехали в рабочем лифте с сеткой, Змей и Джоан — в касках, выданных лифтером, Автоматическим Слугой по имени Мелвин-261.
На верхнем ярусе «Вавилона» башенные краны-«кенгуру» перетаскивали стальные балки и фермы —
