умирают с голоду? Простые постройки и смиренные вещи мысленно переносят монахов в пещеры и неприхотливые аскитирии[130] святых отцов, от этого монахи получают духовную пользу. Тогда как все мирское напоминает монахам о мире и делает их мирскими в душе. Недавно[131] в Нитрии[132] были сделаны раскопки и найдены первые монашеские кельи — по-настоящему аскетические. Затем были найдены монашеские кельи более поздней эпохи — их вид был уже немного мирской. Наконец, были найдены самые поздние монашеские жилища, похожие на салоны богатых людей того времени — на стенах были разные картины в рамочках, узоры и прочее. Все это навело на монахов гнев Божий, и их обиталища были разграблены и разрушены злодеями.
Христос родился в яслях. Если мирское доставляет нам утешение, то Христос, Который никого не отвергает, легко нас отвергнет. Он скажет: 'У Меня не было ничего. Разве Евангелие где-нибудь говорит обо всех этих [мирских вещах]? Разве вы видели что-нибудь подобное у Меня? Вы и не мирские, и не монахи. Что же Мне с вами делать, куда вас поместить?.'.
Вещи прекрасные и совершенные являются мирскими. Утешения людям духовным они не дают. Ведь все стены рассыпятся в прах. Но душа... Одна душа стоит дороже целого мира. А что делаем для души мы? Давайте же начнем духовную работу, станем по-доброму обеспокоены. Христос потребует с нас ответа в том, как мы духовно помогли людям и какую мы проделали духовную работу. О том, какие мы отгрохали стены, Он даже и не спросит. С нас будет взыскан ответ о нашем духовном преуспеянии.
Я хочу, чтобы вы поняли мой дух: я не говорю, что не надо заниматься строительством и тому подобными делами, или что постройки надо возводить кое-как. Нет. Но сперва должно идти духовное, а после, с духовным рассуждением — все остальное.
Упростите вашу жизнь
'Какие же счастливцы те, кто живут во дворцах и наслаждаются всеми благами', — говорят люди мира сего. Однако блаженны те, кому удалось упростить свою жизнь, освободить себя от удавки этого мирского усовершенствования — от множества удобств, равных множеству затруднений, и избавиться от страшной душевной тревоги нынешней эпохи. Если человек не упростит свою жизнь, то он будет мучиться. Тогда как упростив ее, он избавится и от этой душевной тревоги.
Как-то раз на Синае приезжий немец сказал одному очень смышленому мальчику-бедуину: 'Ты есть умный ребенок и способный достигайт образование'. — 'Ну и что потом?' — спрашивает его тот. 'Потом ты будешь инженер'. — 'А потом?' — 'Потом открываль мастерскую по ремонт автомобилей'. — 'Потом?' — 'Потом ее увеличишь'. — 'И что же потом?' — 'Потом нанималь других мастеров — комелектовайт для большой рабочий персонал'. — 'Стало быть, что же, — говорит ему мальчуган, — сперва у меня будет одна головная боль, потом я добавлю к ней еще одну, а потом и еще? Не лучше ли как сейчас — иметь голову спокойной?' Головная боль, по большей части, происходит как раз от таких мыслей: 'Сделаем одно, сделаем другое'. А если бы мысли были духовными, то человек испытывал бы духовное утешение и не мучился бы головной болью.
Сейчас в беседах с мирскими людьми я тоже подчеркиваю значение простоты. Потому что в большей части того, что они делают, необходимости нет, и их снедает душевная тревога. Я говорю людям о безыскусности и аскетичности, я не перестаю взывать: 'Упростите вашу жизнь, чтобы исчезла душевная тревога'. И большинство разводов начинается как раз с этого. У людей много работы, им надо сделать столько всего, что идет кругом голова. Работают и отец, и мать, а дети остаются без призора. Усталость, нервы — даже малый пустяк приводит к большому скандалу, а затем автоматически следует развод. Люди доходят уже и до этого. Однако, упростив свою жизнь, они будут и полны сил, и радостны. Да, душевная тревога — это сущая погибель.
Как-то раз мне довелось оказаться в роскошнейшем доме. Во время беседы хозяева сказали мне: 'Мы живем прямо-таки в раю, а ведь другие люди так нуждаются'. — '
В другой раз я остановился в Афинах у своего друга, и он попросил меня встретиться с одним многодетным отцом, но только до рассвета, потому что в другое время тому было некогда. Пришел этот человек — радостный и непрестанно славословящий Бога. У него было много смирения и простоты, и он просил меня молиться о его семье. Этому брату было тридцать восемь лет, и он имел семерых детей. Дети, он с женой, плюс его родители — всего одиннадцать душ. Все они ютились в одной комнате. С присущей ему простотой он рассказывал: 'Стоя-то мы помещаемся в комнате все, но вот когда ложимся спать, места не хватает — тесновато. Но сейчас, Слава Богу, сделали навес для кухни и стало полегче. Ведь у нас, отченька, есть и крыша над головой — другие-то вон и вовсе живут под открытым небом'. Работал он гладильщиком в Пирее[135], а жил в Афинах и для того, чтобы быть на работе вовремя, выходил из дома затемно. От долгого стояния на ногах и сверхурочной работы у него образовалось варикозное расширение вен, причинявшее его ногам беспокойство. Но большая любовь к семье заставляла этого человека забывать о болячках и хворях. Вдобавок он то и дело себя укорял., говорил, что у него нет любви, что он не делает подобающих христианину добрых дел, и не мог нахвалиться на свою жену за то, что она делает добрые дела, заботится не только о детях, но и о свекре со свекровью, обстирывает живущих по соседству стариков, прибирается у них в домах и даже 'супчик им варит!' Лицо этого доброго семьянина светилось от Благодати Божией. Он имел в себе Христа и был исполнен радости. И комнатенка, в которой они ютились, тоже была исполнена райской радости. Те, кто не имеет в себе Христа, будут исполнены душевной тревоги. Они не поместятся и в одиннадцати комнатах даже вдвоем, тогда как здесь одиннадцать душ со Христом — поместились в одной.
Сколько бы много места ни было у людей — даже у людей духовных — им все равно не будет хватать места, потому что в них самих не хватило место Христу, потому что Он не вместился в них полностью. Если бы жившие в Фарасах женщины поглядели на ту роскошь, которая присутствует сегодня даже во многих монастырях, то они бы воскликнули: 'Бог низвергнет с неба огонь и попалит нас! Бог нас оставил!' Фарасиотки справлялись с работой в два счета. Спозаранку они выгоняли коз, потом наводили порядок в доме, потом шли в часовню или же собирались где-нибудь в пещерах, и та, что немножко умела читать, читала житие дневного Святого. Потом начинали творить поклоны с молитвой Иисусовой. Но ведь кроме этого они еще работали, уставали. Женщина должна была уметь обшивать весь дом. А шили вручную. Ручные швейные машинки и в городе-то были редкостью, а в селе их не было и подавно. Хорошо если на все Фарасы была одна швейная машинка, И мужчинам они шили одежду — очень удобную, а носки вязали на спицах. Все делали со вкусом, с любовью, но при этом и время у них оставалось, потому что все у них было просто. Второстепенное фарасиотов не заботило. Они переживали монашескую радость. И если, скажем, ты замечал, что одеяло лежит на кровати неровно, и говорил им: 'Поправьте одеяло', то в ответ слышал: 'Тебе это что, мешает молиться?'
Сегодня людям неведома эта монашеская радость. Люди считают, что испытывать лишения, страдать они не должны. А если бы люди думали немножко по-монашески, если бы они жили проще, то и были бы спокойны. Сейчас они мучаются. В их душах — тревога и отчаяние: 'Такому-то удалось построить два многоэтажных дома!' Или: 'Такому-то удалось выучить пять иностранных языков!' — или еще что-нибудь подобное этому. 'А у меня, — говорят, — нет даже своей квартиры, и иностранного языка я не знаю ни одного! Все, пропал я!' Или же кто-то, имея автомобиль, начинает терзаться: 'У другого машина лучше моей. Надо и мне покупать такую же'. Он покупает себе новую машину, но и она ему не в радость — ведь у кого-то еще есть и получше. Он покупает такую же и себе, а потом узнает, что у иных есть собственные самолеты, и опять мучается. Конца этому нет. Тогда как другой человек, у которого тоже нет машины,
