чем — в необходимости переезда ее убедил сын. Ведь вы учитель, да? — умилилась она напоследок.
С точки зрения физики, чтобы датировать событие, необходимо определить точку отсчета времени и условно принять ее за нулевую. Ты меня слушаешь? спросил Месье. Да, да, ответил Людовик. Чтобы выстроить последовательность событий во времени, необходимо иметь прибор для его измерения. Например, часы, сказал Месье. Часы? — усомнился Людовик. Часы, глухо повторил Месье. А может, электронный хронометр? — не унимался Людовик. Пойди, пожалуйста, позови отца, сказал Месье (пререкания Месье не больно-то любил).
Легану он объяснил, что все обдумал и комната ему не подходит. Месье искренне сожалел. Как- нибудь в другой раз. Он достал чековую книжку, снял с «ретринга» колпачок и, предупреждая любые возражения, выписал чек за месяц. Затем, вызвав такси, попросил Людовика снести чемоданы и пожелал ему удачи в жизни вообще и на опросе по физике в частности.
В ту самую минуту, когда он приготовился отпереть дверь своей квартиры, на площадку выглянул Кальц и, увидев Месье, сказал, что тот явился кстати, поскольку он, Кальц, как раз к нему и шел. Оказывается, он написал небольшую вступительную заметку к их книге, сущий пустяк, но все же он был бы рад ознакомить с ней Месье, и прежде чем тот успел вставить слово, Кальц, включив на лестнице световой таймер «минутка», принялся читать. Мы ни в коей мере не ставим своей задачей в коротком трактате дать исчерпывающий ответ на рассматриваемый вопрос. Мы намерены лишь сориентировать читателя в соответствии с нашими собственными вкусами и направить его, смеем надеяться, не без пользы, по субъективно избранному нами пути. Превосходно, сказал Месье и захлопнул за собой дверь квартиры, оставив Кальца посреди площадки.
Несколько дней Месье старался избегать Кальца.
В выходные сразу после завтрака, если погода позволяла, он выходил из квартиры, поднимался на верхний этаж и шел гулять. Безукоризненные линии почти плоских, соединенных железными мостками крыш радовали глаз. Когда Месье возвращался с гуляния и спускался на свой этаж, он старался закрыть дверь без шума, дабы не привлекать внимание Кальца.
Единственным человеком, которого Месье встречал во время своих прогулок по весьма, правда, ограниченному периметру, был (если не считать соседа, что однажды утром устанавливал параболическую антенну и, прервав свое занятие, проводил Месье взглядом) мужчина лет пятидесяти, с проседью; одетый в слегка потертый зеленый вельветовый костюм, с полиэтиленовой сумкой в руке, он медленно ходил взад- вперед, как будто постоянно взвешивал в уме все накопившиеся «за» и «против». Месье держался от него подальше, по правде говоря, он опасался такого рода людей.
Желая повысить уровень жизни, Месье стал брать с собой на крышу стул. Поднявшись на шестой этаж, он вылезал наружу, затем, опустившись на колени, свешивался в люк, вытаскивал стул, после чего устраивался под навесом на площадке, примыкающей к фасаду. И там сидел.
Месье теперь чаще обычного проводил время сидя на стуле. Большего он не требовал от жизни — только стул. Минуты тягостной нерешительности он перемежал простыми успокаивающими действиями. Например, на работе (благо место не пыльное) он неизменно вызывал восхищение секретарш, когда, расстелив помятый носовой платок, чистил на письменном столе апельсин. На Месье с шестнадцатого этажа никто не мог пожаловаться. Мадам Дюбуа-Лакур считала его весьма достойным молодым человеком: спокойный, серьезный, пунктуальный и с высшим образованием.
В часы затишья Месье читал в кафетерии газету. Перед ним по периметру большого застекленного холла зеленели там-сям в цветочницах какие-то растения, то ли фикус, то ли папирус; за круглой стойкой регистрации девушки болтали по телефону. Иногда, прежде чем подняться к себе, Месье огибал стойку — добрый день всем — и останавливался перед аквариумом; засунув руки в карманы, он глядел на рыб и не уставал любоваться движением этих бесстрастных существ по траекториям непостижимой чистоты.
Со временем Месье освоил искусство — не слишком, впрочем, зазнаваясь, даже когда улыбалась удача — возвращаться в кабинет, не вынимая рук из карманов. Он стоял перед аквариумом до тех пор, пока кто-нибудь не подойдет и не вызовет лифт. Двери лифта открывались автоматически, тогда он входил в кабину первым и занимал правый угол в глубине, как можно дальше от кнопок. Обратив к попутчику понурый профиль, он ждал, когда тот спросит, какой ему этаж, а дальше, это уж проще простого, тихим голосом называл цифру.
У себя в кабинете Месье старательно держал веки опущенными, а когда оставался один, так и вовсе — fiat lux[4] — сомкнутыми. Если в ходе беседы с посетителями возникали разногласия, Месье предпочитал не поднимать шума и находил удовлетворение в смаковании собственного молчания, понимая, что только он один и может оценить его по достоинству. Собеседники, впрочем, относились к нему неплохо, некоторые даже не то чтобы захлебывались от восхищения, но все же отмечали у него привлекательные черты, например скупую полуулыбку, поддерживающую его имидж человека, с которым можно договориться.
На рабочем столе у Месье были аккуратно разложены разнообразные предметы: ножички для разрезания бумаги, точилки, калькулятор.
Кондиционер, само собой.
Иногда Дюбуа-Лакур приходила к нему без предупреждения и просила заменить ее на встрече с дилерами, поскольку ей необходимо отлучиться и она не успевает сама их проинструктировать. Ну разумеется, отвечал Месье, он с удовольствием ее выручит, и еще спрашивал, нужно ли инструктировать их группой или поодиночке. Обычно Месье предпочитал принимать всех сразу; перед тем как встретиться с ними лицом к лицу, он прохаживался по кабинету, сложив ладони под подбородком, и сосредоточивался. Затем приоткрывал дверь и быстро садился за стол, а десяток посетителей внедрялись в кабинет и выстраивались по дуге, готовые его слушать. Так-так, еще вопросы, господа? — произносил он напоследок. Нет? А у дамы? — добавлял он, почтительно склоняя голову перед единственной среди присутствующих особой женского пола, вполне, кстати, привлекательной, хотя смотря на чей вкус (эх, люди, люди!).
Как-то раз после ужина Месье со стулом в руке преспокойно удалился от всего земного на крышу.
Стемнело — это Месье видел ясно. Парижский день иссяк. Вместе с дождем, пролившимся недавно, если судить по серым, блестящим и чуть скользким крышам. Вдали светились окна, улицы внизу казались пустынными. Он придвинул стул к краю карниза, достал из кармана зажигалку, поднял, закуривая, голову и уставился в промытое ливнем небо — наугад, куда-то в окрестности Ориона. Месье стоял рядом со стулом и долго-долго смотрел в небеса, погружаясь в них все глубже и глубже, не различая ничего, кроме точек и линий созвездий, и небосвод постепенно превратился для него в гигантскую схему метро, озарявшую ночь. Тогда он сел и махнул от Сириуса — его он находил безошибочно — к Монпарнасу, затем спустился к Севр- Бабилон,[5] а оттуда, задержавшись на секунду у звезды Бетельгейзе, добрался до площади Одеон, куда, собственно, и стремился.
Там, в его воображении, все еще струился давешний ночной свет.
