Случайные попутчики

пустом вестибюле, который ощущал всем своим существом, застыв перед дверью в комнату отца Бруно, в вестибюле с его серым ковром, панелями на кремовых стенах, мраморным столиком на лестничной площадке. У вестибюля имелся запах, и даже запах этот был ему знаком. У него закололо в висках — ему вдруг почудилось, что старик наверняка стоит по ту сторону двери и, как и он затаив дыхание, ждет ночного гостя. Гай не дышал так долго, что старик должен был уже умереть, если не дышал столько же. Чепуха! Открой дверь!

Он взялся за шар левой рукой, а правая машинально нащупала в кармане револьвер. Он чувствовал себя механизмом, неуязвимым, которому ничто не угрожает. Он уже много-много раз здесь бывал, много раз убивал его, и это всего лишь одно из таких убийств. Он не сводил глаз с дюймового зазора между дверью и притолокой, ощущая бесконечность пространства по ту сторону двери и дожидаясь, чтобы прошло головокружение. А что, если он не сможет его увидеть, оказавшись в комнате? А если старик первый его увидит? На парадном крыльце всю ночь горит лампочка, от нее немного света попадает в комнату, но постель находится в противоположном углу. Он приоткрыл дверь пошире, прислушался и слишком уж поспешно вошел. Но в комнате стояла тишина, постель в темном углу рисовалась большой расплывчатой тенью с чуть более светлой полоской по верху. Он прикрыл дверь, дверь может захлопнуть сквозняк, и повернулся лицом к постели.

Револьвер уже был у него в руке, направленный на постель, но сколько он ни всматривался, она казалось пустой.

Он бросил через правое плечо взгляд на окно. Оно было приоткрыто всего лишь на фут, а Бруно клялся, что будет распахнуто. Это из-за измороси. Он сердито посмотрел на постель и вдруг с замиранием сердца различил у самой стены силуэт головы, повернутой набок, словно она разглядывала его с каким-то беспечным пренебрежением. Лицо было темнее волос, которые сливались с подушкой. Револьвер, как и его взгляд был нацелен прямо в голову.

Стрелять следует в грудь. Ствол послушно уставился в грудь. Гай скользнул поближе к постели и снова оглянулся на окно. Дыхания не было слышно. Можно подумать, что он неживой. Именно так Гай и приказал себе думать: всего лишь цель не более. А раз он не знаком с целью, это как убить на войне. Сейчас?

— Ха-ха-ха-ха! — за окном.

Гай затрясся, и револьвер тоже затрясся.

Смех донесся откуда-то издалека, девичий смех, далекий, однако ясный и четкий, как выстрел. Гай облизал губы. Живое вмешательство смеха на мгновенье смазало всю картину, оставив вместо нее одну пустоту, и теперь пустота медленно заполнялась сознанием, что вот он стоит тут, готовый убить. Все это вместилось между двумя ударами сердца. Жизнь. Молодая девушка проходит по улице. Вероятно, с таким же молодым парнем. А в постели спит человек, живой. Стоп, не думать! Забыл, что это все ради Анны? Ради Анны и тебя самого! Это как убить на войне, как убить…

Он нажал на спуск. Простой щелчок. Снова нажал, снова щелчок. Да это же фокус! Все это липа, этого просто нет! Даже того, что он тут стоит. Он еще раз нажал на спуск.

Тишина взорвалась громом. Ужас свел пальцы. Гром повторился, словно лопнула земная кора.

— Ках! — испустила фигура в постели, приподнявшись серым лицом, так что проступил силуэт головы и плеч.

Гай на крыше веранды, падает. Это ощущение заставило его очнуться, как пробуждает человека падение в конце ночного кошмара. Его рука каким-то чудом ухватилась за одну из стоек, он упал, но приземлился на четвереньки, перемахнул через край веранды, пробежал вдоль фасада и припустил напрямик по газону туда, где лежал ящик из-под бутылок. Он пробудился к цепкой хватке земли, к безнадежности впустую работающих рук, которые пытались ускорить его бег по газону. Вот что ты чувствуешь, вот она какова, подумал он, жизнь, как тот смех наверху. А правда заключается в том, что она как дурной сон, в котором человека сковывает паралич в невероятно плохих обстоятельствах.

— Стой! — раздался голос.

Так он и знал: дворецкий пустился в погоню. Он чувствовал, что тот наступает ему на пятки. Кошмар!

— Стой! Стой, кому говорят!

Под вишнями Гай остановился и повернулся, отведя кулак назад. Дворецкий не наступал ему на пятки, он был далеко, но он его заметил. Человек в белой пижаме бежал изо всех сил, покачиваясь, как клуб белого дыма, затем метнулся прямо к нему. Гай оцепенело ждал его приближения.

— Стой!

Кулак Гая рванулся навстречу надвинувшемуся подбородку, и призрак в белом свалился.

Гай прыгнул к стене.

Вокруг него мрак громоздился все выше и выше. Он вильнул, увернувшись от деревца, перескочил через нечто похожее на канаву и продолжал бег. Потом вдруг обнаружил, что лежит лицом вниз, а боль, идущая откуда-то из-под вздошья, наполняет все его существо, крепкими нитями привязывая к земле. Тело сотрясала чудовищная дрожь, и он подумал, что нужно собрать эту дрожь и заставить работать на бег, потому что оказался совсем не там, куда направлял его Бруно, но он не мог двинуть и пальцем. Нужно пойти по узкой грунтовой дороге (там нет фонарей) что к востоку от Нью-Хоупа и к югу от дома, пересечь две улицы пошире, дойти до Коламбиа-стрит и там свернуть на юг (направо). К остановке автобуса который идет до другой железнодорожной станции. Бруно, конечно, хорошо излагать свои чертовы указания на бумаге, будь он проклят! Он понял, где находится, — на поле к западу от дома, которое не было предусмотрено ни одной из схем! Он оглянулся. В какой стороне теперь север? И куда подевался уличный фонарь? Возможно, ему не удастся выйти в темноте на узкую дорогу. Он даже не знал, остался ли дом позади или слева. Непонятная боль пульсировала в предплечье правой руки, такая острая, что, подумалось ему, рука должна была в темноте светиться.

Он чувствовал себя так, словно грохот выстрела расколол его на куски, словно он никогда уже не наберет сил двигаться, да ему на это и наплевать. Он вспомнил, как его в одном из старших классов однажды двинули во время игры в футбол и он валялся вот так же, уткнувшись носом в землю, потеряв от боли дар речи. Он вспомнил ужин, сам ужин и бутылку с горячей водой, что мама принесла ему в постель, и прикосновение ее рук, когда она разглаживала одеяло у него под подбородком. Дрожащая кисть живьем пилила саму себя об осколок выпирающего из земли твердого камня. Он закусил губу и продолжал неопределенно думать, как думают утром в полудреме, пробуждаясь неотдохнувшим, о том, что он сейчас обязательно встанет вопреки мучительной боли, потому что оставаться небезопасно. Он все еще слишком близко от дома. И тут руки и ноги вдруг оттолкнули его от земли, словно давно копившаяся энергия освободилась во внезапном разряде, и он снова побежал по полю.

Его остановил необычный звук — низкий мелодичный вой, несущийся, казалось, со всех сторон.

Сирены полицейских машин, что же еще! А он, как последний дурак, решил сперва, что это самолет. Он опять побежал, понимая, что бежит непонятно куда, но только подальше от сирен, которые теперь надрывались сзади и слева, и что ему следует повернуть налево, чтобы отыскать другую дорогу. Длинная отштукатуренная стена должна была остаться далеко позади. Он начал забирать влево, чтобы пересечь главную улицу, которая была где-то там, и тут до него дошло, что с нее-то и несется вой сирен. Придется либо выждать… Нет, ждать он не мог. Он побежал параллельно полицейским машинам, обо что-то споткнулся и с проклятьем упал еще раз. Он приземлился в какой-то канаве, широко раскинув руки, причем правая оказалась выше по склону. Невезение бесило его, он даже всхлипнул от злости. Левой его кисти было как-то не по себе. Она ушла в воду по самое запястье. Не замочить бы часы, подумал он. Но чем решительней ему хотелось ее приподнять, тем невозможней казалось даже пошевелить ею. Две силы, одна из которых стремилась поднять кисть, а другая ей не позволить, пришли, понял он, в совершенное равновесие, так что рука даже расслабилась. Невероятно, но он почувствовал, что мог бы сейчас уснуть. Меня окружит полиция, и эта невесть откуда взявшаяся мысль подняла его на ноги. Он побежал.

Справа совсем близко победно взвыла сирена, словно его обнаружили.

Прямо перед ним возник из мрака освещенный прямоугольник, он вильнул в сторону. Окно. Едва не врезался в дом. Весь мир поднят на ноги! А ему позарез нужно пересечь дорогу!