связи с Москвой. Но в посольстве меня ждало приятное известие. Товарищи, слушавшие английское радио, узнали, что достигнута договоренность относительно того, что советские интересы в Германии будет представлять Швеция, а германские в Москве — Болгария. Любопытно, что чиновник протокольного отдела, безусловно, уже знавший об этой договоренности, ни словом не обмолвился о ней. Может быть, он потому и оказывал на меня усиленное давление в вопросе об обмене, так как знал, что, когда посредники приступят к своим обязанностям, нам будет легче настаивать на своей позиции.
Шифры и вся секретная документация были уничтожены еще в первый день войны. По дыму, который валил тогда из труб нашего дома, несомненно, догадались об этом и германские власти. Тем не менее нельзя было исключить возможности нарушения экстерриториальности посольства и вторжения на его территорию агентов гестапо. Поэтому мы всегда были начеку. Работники посольства по очереди несли дежурство, ворота тщательно запирались, а когда у входа раздавался звонок, дежурный, прежде чем открыть дверь, смотрел из вахтерской, нет ли чего подозрительного.
Как-то ночью у ворот раздался звонок — настойчивый и непрекращающийся. Дежурный выглянул на улицу, но ничего не смог разглядеть. Он спросил: кто там? Никто не ответил, а между тем звонок продолжал дребезжать. Были подняты на ноги все руководящие работники посольства. Мы стали совещаться, как поступить. Если открыть ворота — к нам могут ворваться гитлеровцы. Не открывать — тоже невозможно. Непрекращающийся звонок переполошил всех. Во дворе посольства уже собралось много народа. Люди нервничали. Надо было как-то положить этому конец.
В итоге мы все-таки решили приоткрыть калитку в одной из створок ворот. Высунувшись на улицу, я ничего не увидел. Вокруг было тихо. Поодаль стояло несколько солдат. А рядом, прислонившись к углу ворот, дремал эсэсовец. Во сне он случайно нажал плечом на кнопку звонка. Я встряхнул его за локоть. Звонок перестал звонить, как только эсэсовец выпрямился. Я указал на его оплошность и снова закрыл калитку.
Этот небольшой трагикомический эпизод довольно показателен для атмосферы нервной напряженности, в которой мы все в то время находились. Однако за все 10 дней нашего пребывания в Берлине на положении интернированных гитлеровцы не спровоцировали против нас ни одного инцидента. Возможно, тут сыграло роль то, что германские дипломаты еще находились в Москве, и нацисты опасались ответных мер.
Но всей этой сравнительной безопасностью пользовались только дипломаты и те из советских работников, которые еще в первый день войны сумели укрыться в посольстве. Совсем по-иному гитлеровцы отнеслись к остальным советским гражданам в Германии и на оккупированных территориях. Но об этом мы узнали лишь через несколько дней.
Когда в наше посольство явился шведский посредник, мы вручили ему текст телеграммы для передачи в Москву. Там говорилось о предпринятых нами шагах с целью добиться полной эвакуации из Германии советских граждан. К вечеру был получен ответ: нам сообщали, что посольство поступило правильно, настаивая на возвращении всех советских людей, и что это должно быть осуществлено в порядке обмена на немецкую колонию, находящуюся в Советском Союзе. Уже на следующий день, как нам сообщил шведский представитель, в нейтральной прессе появились весьма нелестные для Берлина сообщения о попытке немцев задержать часть советской колонии. Теперь уже гитлеровцам стало ясно, что придется уступить. В министерстве иностранных дел согласились, наконец, принять составленные посольством списки советских работников и членов их семей, интернированных в Германии и на оккупированных территориях. Нам сообщили также, что все они, включая и шофера, задержанного в первый день войны, будут в ближайший день-два доставлены в Берлин, где к ним будет допущен советский консул в сопровождении шведского представителя.
Действительно, через день это обещание было выполнено. Всех интернированных предъявили нам в лагере на окраине Берлина. Размещенные в бараках, окруженных колючей проволокой, они были голодны и плохо одеты, большей частью только в пижамах, в домашних туфлях, а то и босые.
Теперь мы узнали, что в ночь на 22 июня гестаповцы врывались в квартиры советских граждан, вытаскивали их прямо из постелей. Им не разрешали брать с собой ничего из вещей. Под конвоем они сразу же были отправлены в концентрационный лагерь.
Мы обеспечили интернированных советских граждан питанием, но экипировать их гитлеровцы не разрешили. Так, полуодетые, они и были погружены в общие сидячие вагоны специального состава, который, как нас заверили немцы, должен был следовать за поездом с советскими дипломатами.
Условия в поезде интернированных были очень тяжелые. Люди терпели неудобства, прежде всего из-за страшной скученности. Один мог прилечь только тогда, когда остальные трое, располагавшиеся на этой же скамейке, стояли. Питание было крайне скудное. Из-за отсутствия теплой одежды многие простудились: временами — особенно при переезде через Альпы — в вагонах было очень холодно.
При уточнении списков на месте еще в берлинском лагере мы обнаружили трех лишних человек — женщину и двух мужчин. Они не были зарегистрированы в документах нашего консульства, их никто не знал, но все трое уверяли, что они советские граждане, работали в Германии и теперь возвращаются на родину вместе со всеми. Представитель Вильгельмштрассе тоже уверял, что эти трое прибыли в командировку в Голландию и всегда числились советскими гражданами. Они фигурировали в официальных немецких списках советских граждан, подлежащих эвакуации. Несмотря на наши протесты, они так и оставались среди интернированных советских людей. Только потом нам стало ясно, зачем понадобились немцам эти лица: при переезде через болгаро-турецкую границу все трое заявили, что они отказываются вернуться в Советский Союз. Они, дескать, «избрали свободу» и решили остаться в третьем рейхе. Гитлеровская пропаганда подняла по этому поводу невероятный шум. Газеты и радио в подробностях расписывали, как «три члена советской колонии отказались вернуться в большевистскую Россию и просят политического убежища в Германской империи».
Проглотили гитлеровскую тухлую «утку» и некоторые органы печати в нейтральных странах. Но вскоре этот пропагандистский мыльный пузырь лопнул. По прибытии в Стамбул мы сделали по этому поводу специальное заявление, разоблачив очередную нацистскую провокацию. Мы также сообщили в Москву, что речь шла вовсе не о советских гражданах, а о каких-то подозрительных субъектах, которых гитлеровцы специально нам подсунули, чтобы затем инсценировать их «побег на свободу».
Выезд советской колонии из Берлина был по соглашению, достигнутому через посредничество шведов, назначен на 2 июля. Дипломаты и сотрудники посольства эвакуировались в нормальных условиях. Им был предоставлен специальный поезд из спальных вагонов с мягкими двухместными купе. Наш маршрут шел через Прагу, Вену, Белград, Софию.
Согласно договоренности обмен осуществлялся в следующем порядке: советская колония должна была перейти из Болгарии в Турцию, а немецкая — из Советского Закавказья также на турецкую территорию. Это должно было произойти одновременно и под наблюдением посредников. Но когда мы проехали Югославию и были уже на болгарской территории, представитель протокольного отдела германского МИДа барон фон Ботман (он, как и большая группа вооруженных до зубов эсэсовцев, сопровождал нас на всем пути) сообщил нам, что получил из Берлина указание производить обмен не на болгаро-турецкой, а на югославо-болгарской границе.
— Ведь Болгария, — сказал он, — не является оккупированной страной, она находится в союзе с Германией. Поэтому, переезжая в Болгарию, советская колония покидает контролируемую рейхом территорию. Поскольку, однако, поезд с германскими представителями, эвакуирующимися из Москвы, еще не прибыл на советско-турецкую границу, оба состава с советскими гражданами не будут следовать дальше. Их возвращают назад, в югославский город Ниш, где они будут находиться в ожидании дальнейших указаний…
Мы заявили протест, но практически ничего не могли поделать.
Вскоре поезд остановился на каком-то полустанке, паровоз прицепили с противоположной стороны, и состав двинулся в обратном направлении. На подъездных путях всех станций к приходу нашего поезда выстраивались вооруженные эсэсовцы. Они же нас встретили и по прибытии в Ниш. Эсэсовцы, как обычно, стояли лицом к поезду, расставив ноги, в касках и с автоматами на груди. А за их спиной югославские железнодорожники потихоньку приветствовали нас, махая красными флажками.
В Нише наш состав загнали на запасной путь. Выходить из вагонов не разрешали. Вскоре мы узнали, что в Ниш прибыл и второй состав с советскими гражданами. Его пассажиров из вагонов переправили в
