дел. Но ему в гостиницу позвонил первый помощник Хрущева Григорий Трофимович Шуйский:
— Давайте двигайте к нам, машину за вами я уже послал.
Абрасимову даже не пришлось ждать в приемной первого секретаря. Его вновь принял Никита Сергеевич. Он пи слова не сказал о Венгрии, а подробно расспрашивал о Белоруссии. Пожелав успехов, Хрущев распрощался.
Удивленный Абрасимов зашел к Шуйскому, которого хорошо знал со времен войны:
— Что случилось? Вчера так наседали на меня с Венгрией, а сегодня Никита Сергеевич даже о ней и не вспоминал.
Шуйский пояснил, что вчера после обеда пришла телеграмма от Ракоши. Хозяин Венгрии просил пока не отзывать Андропова, так как «он в Будапеште очень нужен». Президиум ЦК постановил уважить Ра коши.
— Так что тебя это дело пусть не волнует, — добавил Шуйский.
«В октябре 1956 года, — писал Абрасимов, — в Венгрии начались известные события, и те, кто знал, что в июне не состоялось мое назначение, говорили: «Ты родился в рубашке».
Впрочем, возможно, Петр Андреевич в душе завидовал Андропову, чей путь наверх начался именно в Венгрии...
Духовное брожение в венгерском обществе совпало с массовыми волнениями в Польше. На следующий день после бурной дискуссии в Будапеште в польском городе Познани власти, применив оружие, разогнали рабочую демонстрацию (семьдесят три человека погибли). Побывавший в те дни в Будапеште руководитель Албании Энвер Ходжа посоветовал Ракоши последовать примеру поляков и просто расстрелять контрреволюционеров. Но Ракоши не мог воспользоваться ценным советом. В самом венгерском руководстве не было единства. В июле на пленуме ЦК товарищи сняли Ракоши с поста первого секретаря.
12 июля 1956 года на президиуме ЦК Хрущев распорядился отправить в Венгрию члена президиума ЦК Микояна — посмотреть, что происходит. Анастас Иванович ехал неофициально, будто бы для отдыха на озере Балатон. Сообщение о том, что он находился в стране, появилось только после его отъезда.
Анастас Иванович Микоян понял, что Ракоши не спасти. Вернувшись в Москву, он предложил поставить во главе партии председателя Совета министров Андраша Хетедюша. Но его сочли слишком молодым. Выбирать надо было между ветераном венгерской компартии Эрне Гере и Яношем Кадаром.
Секретарь ЦК Гере еще в 1922 году был арестован венгерской полицией и приговорен к пятнадцати годам тюремного заключения. Но через два года советское правительство выручило его из тюрьмы. С 1930 года Гере работал в аппарате Коминтерна, участвовал в гражданской войне Испании. В Москве его хорошо знали, и выбор сделали суховатого, без обаянии и совершенно непопулярного даже в партийном аппарате Эрне Гере.
Посол Андропов до последнего поддерживал Ракоши и недовольно наблюдал за возвращением в большую политику ранее репрессированного Яноша Кадара, считая его появление в политбюро «серьезной уступкой правым н демагогическим элементам».
Янош Кадар с 1945 года был членом политбюро Венгерской коммунистической партии. Когда компартия слилась с социал-демократической партией в единую Венгерскую партию трудящихся, его сделали заместителем генерально-ю секретаря. Одновременно Кадар стал министром внутренних дел (до июня 1950 года). Он сначала участвовал в организации политических процессов, а потом сам стал жертвой столь же ложного обвинения. Советские чекисты, работавшие в Венгрии, сообщили в Москву, что «Кадар не заслуживает политического доверия, до 1939 года поддерживал контакт с троцкистами, после ареста в 1944 году якобы бежал из-под ареста».
Москва дала санкцию, и Яноша Кадара приговорили к пожизненному заключению. Он отсидел три года. После смерти Сталина, в 1954 году, его реабилитировали и вернули на партийную работу. Но на нем лежало клеймо недоверия. Советские представители боялись, что обида за репрессии приведет Кадара в оппозицию. На том же пленуме ЦК в июле 1956 года, когда Ракоши потерял власть, Кадара ввели в состав политбюро и секретариата ЦК Венгерской партии трудящихся. Встревоженный Андропов сообщил в Москву, что это «серьезная уступка правым и демагогическим элементам».
«Даже на общем фоне дипломатических донесений из восточноевропейских столиц, — пишет известный специалист по истории Венгрии Александр Стыкалин, — докладные Андропова иной раз выделялись исключительной жесткостью позиций. Даже самый умеренный реформаторский курс в «подответственной» ему стране будущий генсек считал чреватым ослаблением контроля со стороны Москвы, а потому крайне нежелательным...»
Посол Андропов продолжал считать, что причина всех проблем — нерешительность венгерского политбюро, его беспринципные уступки. Посольство ставило на тех, кого народ не поддерживал.
7 июня в Будапешт приехал секретарь ЦК по международным делам Михаил Андреевич Суслов. Поговорив с руководителями венгерской партии, он разошелся во мнениях с Андроповым относительно Кадара и сообщил в Москву: «После длительной беседы с Кадаром я сомневаюсь, что он отрицательно настроен против СССР. Введение же его в политбюро значительно успокоит часть недовольных, а самого Кадара морально свяжет».
Удивительно, что даже догматик Суслов в ходе венгерских событий оказался не таким твердолобым, как Андропов. Суслов призывал к умеренности, Андропов требовал применить силу. Считается, что именно венгерский опыт пробудил в Андропове страх перед реформами в экономике и либеральными послаблениями в общественной жизни. В реальности Юрий Владимирович всегда был противником реформ.
8 отличие от посольских циников, которые ни во что не верили, венгерская интеллигенция в пятьдесят шестом году пыталась оживить марксизм. Но и коммунисты говорили, что хотят строить не советский, а венгерский социализм. Венгерская интеллигенция искала пути выхода из кризиса. Эти искания вырывались на страницы прессы, вызывая возмущение советских дипломатов. Они глазам своим не вери ли, читая призывы к свободе слова и требования наказать палачей, хозяйничавших в стране в сталинские времена. Сотрудники посольства и разведчики докладывали о происках реакционно настроенной части интеллигенции и оппортунистических элементов в партии», хотя речь шла об убежденных коммунистах.
Посольство знало все, что происходило в руководящем эшелоне, до деталей, до мелочей. Но что говорили и делали лидеры оппозиции — об этом посольство собственной информации не имело, поэтому, по существу, вводило Москву в заблуждение. Собеседниками советских дипломатов были лишь сторонники жесткой линии, которые не столько информировали, сколько пытались таким образом влиять на посла.
В посольских донесениях в Москву искусственно преувеличивалась роль венгерских писателей, деятелей кульгуры. У Хрущева и его соратников возникало ощущение, ЧТО вся эта буча — дело рук кучки ненадежных интеллигентов. В реальности против сталинского наследия восстала большая часть общества, поэтому власть и отступала.
6 октября перехоронили останки расстрелянного в сталинские годы по ложному обвинению секретаря ЦК Ласло Райка, затем так же, с почестями, предали земле останки расстрелянных в 1950 году по ложному обвинению в шпионаже венгерских генералов. Андропов сообщил в Москву, что «нерешительность политбюро и ряд беспринципных уступок, которые оно делало без всякого политического выигрыша, сильно расшатали положение венгерского руководства, а похороны останков Райка еще больше способствовали этому».
12 октября венгерскому руководству пришлось арестовать одного из организаторов репрессий сталинского времени, бывшего члена политбюро и руководителя госбезопасности Михая Фаркаша.
«Этот давний член партии оказался человеком типа Берии, — вспоминал Никита Хрущев, — карьерист и с заскоками ненормального, садист какой-то. Мне потом рассказывали, с какими издевательствами он вел допросы честных людей. Мало того, он и своего сына вовлек в эту кровавую круговерть, сделал и из него палача. Фаркаш стал просто пугалом в Венгрии».
Михай Фаркаш всему научился в Советском Союзе. <' двадцатых годов он жил в Москве и работал в Коммунистическом интернационале молодежи, в 1939 году его сделали генеральным секретарем КИМ и кандидатом в члены президиума Исполкома Коминтерна. В Венгрию он вернулся в сорок пятом...
13 октября Имре Надя восстановили в партии.
