Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

— Мы не понимаем, в чем вы нас обвиняете. Мы ведем курс правильно. Мы все делаем для истинного доверия к КПЧ среди народа, мы хотим, чтобы в стране была свобода слова, печати. Мы не имеем ни права, ни возможности принять незаконные меры против людей, по-иному мыслящих. Сегодняшнее руководство пользуется в партии и в народе авторитетом, какого никогда не было. Нашей партии не угро­жает никакая опасность, пока она с народом. С вашими военными уче­ниями получилось неудачно. Вы объявляете одно, а делаете другое. Без всяких на то оснований ваши военные задерживаются на нашей территории. Как я, как глава правительства, могу объяснить это на­роду? А к нам идут запросы: кто же мы в собственной стране — пра­вительство или кто?

Черник, прежде секретарь обкома в Остраве, металлургическом центре Северной Моравии, был очень умелым администратором и пре­красно руководил правительством. Он стал союзником Дубчека в про­ ведении экономических реформ.

В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.

«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихо­радка, — записал в дневнике Шелест. — Он жалуется на сильную го­ловную боль и рези в животе».

Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, по­слал вместо себя Суслова.

Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, расте­рянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу поло­вить рыбу, развеяться. Брежнев отказался — «он был совсем подав­лен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то та­блетки и, сославщись на усталость, поехать отказался».

Шелест в своих воспоминаниях часто акцентирует внимание на слабости нервной системы Брежнева. Петр Ефимович действительно держался жестче Леонида Ильича.

Шелст отличился на совещании, обвинив Дубчека со товарищи, что они собираются оторвать от Советского Союза ними Закарпатскую Украину. Косыгин с отвращением заявил, что «галицийским евреем Кригелем» ему вовсе не о чем говорить.

Возмщенный этими словами Дубчек вышел из зала заседаний. Со­ветской делегации пришлось извиниться. Франтишек Кригель бьш опыт­ным партийным работником. В 1968 году он стал членом президиума ЦК и председателем Национального фронта, объединявшего все политиче­ские партии. В условиях монополии компартии на власть это был без­властный пост.

После встречи в Чисрне-над-Тисой руководители обеих партий поехали в Братиславу. Там открылось совещание представителей шести социалистических стран. Дубчек встречал Брежнева в аэропорту. Зная его любовь к мужским поцелуям, Дубчек запасся большим букетом цве­тов. Он так ловко им маневрировал, что поцелуй не удался. Удовле­творились рукопожатием.

Руководители ГДР и Польши Вальтер Ульбрихт и Владислав Го­мулка, по словам секретаря ЦК Млынаржа, оказались просто злобными, тщеславными и выжившими из ума стариками. Они до смерти боялись, что нечто подобное Пражской весне повторится у них дома, и требо­вали задавить смутьянов.

В Братиславе поздно вечером Шелест вновь встретился с Биля­ком, напомнил, что от него ждут обещанного письма. Васил Биляк от своего обещания не отказывался, но просил повременить до следующе­го дня. Шелест посоветовался с приставленным к нему оперативным сотрудником КГБ. Решили не давить на Биляка, дать ему время.

На следующий день, 3 августа вечером, Биляк сказал Шелесту, что передаст письмо вечером в туалете. В восемь вечера они все од­новременно оказались в туалете. Биляк отдал письмо сотруднику КГБ, тот так же незаметно передал его Шелесту. В письме содержалась просьба ввести войска.

По словам Шелеста, письмо подписали: Индра, Биляк, Кольдер, Барбирек, Калек, Риго, Пилер, Швестка, Коф-ман, Ленарт, Штроугал. По другим данным, подписали документ сам Васил Биляк, Алоиз Индра, Драгомир Кольдер, Антонин Капек, Олдржих Швестка. Список держался в величайшем секрете, потому что эти люди не хотели, чтобы вся страна называла их предателями.

Шелест подошел к Брежневу:

— Леонид Ильич, у меня хорошие новости.

Брежнев настороженно посмотрел на украинского секретаря. Тот протянул письмо Биляка. Леонид Ильич, взбудораженный перегово­рами, взял письмо трясущимися руками, сказал:

— Спасибо тебе, Петро, мы этого не забудем.

Из Мукачева Шелест улетел в Киев на военном самолете. Пред­седатель КГБ Виталий Федорович Никитченко, вспоминает Легран, по­просил Шелеста взять его с собой. Никитченко не был профессиональ­ным чекистом. Он прежде заведовал отделом связи и транспорта ЦК компартии Украины. С этой должности его сделали председателем КГБ Украины. В 1954 году он получил генеральские погоны.

Шелест недовольно спросил:

— Вам не на чем добраться до Киева? Генерал Никитченко осекся.

Перемены в стране вскружили голову либеральной чешской ин­теллигенции. Вместо того чтобы идти медленно, шаг за шагом, посте­пенно и осторожно, не давая Москве повода вмешаться, чехи словно нарывались на неприятности. Они были опьянены воздухом свободы. А пражские лидеры считали, что не делают ничего, что идет во вред советским интересам. Всего лишь отменили цензуру, разрешили людям говорить и писать то, что они хотят. Отказались от всевластия компартии и говорили о возможности многопартийных и свободных вы­боров.

Когда восставали восточные немцы, венгры или поляки – они не­навидили свою власть. А в Чехословакии власть и народ были заодно. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала.

За три дня до ввода войск чехословацкое руководство устроило большой прием. После официальной части Александр Дубчек отвел кор­респондента «Известий» Владлена Кривошеева в сторону и стал жало­ ваться на то, что ему Москва не доверяет:

? Ведь я семнадцать лет прожил в Союзе! Я там учился! Я искренен и честен в отношениях с Союзом!

Собственные корреспонденты «Правды», «Известий» и Труда в Праге, понимая, к чему идет, обратились к своим редакторам, пола­гая, что в Москве просто не знают положения дел.

Главный редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин, который был послом в Праге до Червоненко, отказался слушать, буркнул:

? Нам все доподлинно известно.

Главный редактор «Известий» Лев Николаевич Толкунов собрал редколлегию, которая мрачно выслушала своего корреспондента и разошлась.

17 августа венгерский лидер Янош Кадар предложил Дубчеку встретиться. Они разговаривали на границе. Кадар, переживший восстание 1956 года, смотрел на руководителя Чехословакии с удив­лением. При личной встрече Кадар пытался объяснить Дубчеку: либо он сам жесткой рукой наведет порядок в стране, либо вторжение не­минуемо. Дубчек не верил, что Москва введет войска. Кадар с нотка­ми отчаяния в голосе спросил:

? Вы правда не понимаете, с кем имеете дело?

18 августа в Москву приехали делегации социалистических стран. Все захотели участвовать в военной операции, особенно этого доби­вался руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт:

Ведь мы тоже входим в Варшавский договор.

Пускать немецких солдат в Чехословакию с учетом трагическо­го опыта Второй мировой войны не хотелось, Щ вовсе отказать Уль­брихту было невозможно, поэтому в состав оккупационных войск включили небольшой контингент Национальной народной армии ГДР.

18 августа ранним утром на втором этаже старого здания Ми­нистерства обороны маршал Гречко провел последнее совещание перед вводом войск (см.: Майоров А. Вторжение. Чехословакия. 1968). Спи­ сок участников совещания был утвержден самим министром. Без де­сяти девять появился начальник Генерального штаба, и всем разреши­ли войти в зал заседаний. В девять появился Гречко. Он занял свое