потребует огромных усилий. Но иного пути у нас просто нет. Этот митинг на Воробьевых горах — лишь первый шаг к нашей цели. Мы сознаем скромность этого шага. Но путь осилит идущий. Мы не будем звать на митинги наемных клакеров, сомнительный маргинальный элемент, любителей потусоваться, «кроликов», «хомяков». Мы разбудим тех граждан, которые еще не проснулись. Мы обратимся ко всей России. Мы не позволим московской специфической публике выступать от имени всей страны. Здесь, на Воробьевых горах, уже стоят представители очень многих регионов. Оранжевые, учтите: если вы не угомонитесь — мы соберем страну и покажем вам, кто победитель, не только у урн, но и на площадях. А если вы после этого решите действовать еще более деструктивно — мы спокойно и сдержанно ответим на ваши действия. Мы — граждане, а не власть. Судьбу России решат выборы. Пусть народ свободно решает свою судьбу — без властных фокусов и оранжевых истерик. Здесь, на Воробьевых горах, мы клянемся пробудить народ и защитить его право жить согласно собственному усмотрению, собственным представлениям о благе и справедливости. Перестройка-2 не пройдет!
2012.01.16. Смысл игры № 6
Ситуация острая сегодня, до предела. Я занимаюсь реальной политикой более 25 лет. И такой острой, такой напряженной, такой сложной и двусмысленной она (ситуация) не была никогда. Даже в чудовищную эпоху перестройки, даже перед 91 годом.
Никогда она еще не была такой опасной, такой острой, такой острой и такой двусмысленной. Поэтому я сделаю передачи короче, а выступать буду чаще: два или три раза в неделю.
Ситуация сложна и двусмысленна. Двусмысленно очень и очень многое. Двусмыслен Кремль, поделившийся на части внутри себя и частью своей очевидным образом заигрывающий с американцами. Двусмысленны сами американцы и НАТО. Двусмысленна «оранжевая» улица, заигрывающая и с либеральным Кремлем, и с НАТО. Двусмысленны коммунисты. И это, может быть, самое тяжелое из того, что есть. Всё двусмысленно, и в эту двусмысленность втягивают народные массы, которые не обязаны вникать во всё это. Слишком сложное, слишком двусмысленное, слишком противоречивое варево, которое засасывает, как засасывают огромные воронки. Когда-то было сказано, что наступил период турбулентности — да, вот турбулентность, глобальная турбулентность пришла и по нашу душу. Турбулентность — это и есть вот такие вот вихри, водовороты, воронки, когда всё волочет, как щепки, в каком-то огромном потоке. И для того чтобы это все не кончилось катастрофой, нужно, чтобы огромное количество людей — простых людей, людей, ранее политикой не занимавшихся, — осознало ситуацию во всей ее сложности и противоречивости. Это почти невозможно. Но для того чтобы это состоялось, нужно сделать всё возможное и невозможное. И я это сделаю.
Я понимаю, что в такие периоды — перевозбужденности общественной, а турбулентность — это еще и гигантская общественная перевозбужденность, граничащая с психозом, чем угодно еще, — мало говорить о смысле событий и восклицать: «Люди, какая вам разница, кто я такой, дважды два ведь — всё равно четыре». Нужно еще и говорить о себе, потому что прежде всего будут спрашивать: «А ты-то кто? А почему ты об этом говоришь? А в Интернете о тебе то-то и то-то написано». Понимая это и понимая ответственность за то, что происходит, я переламываю себя и занимаюсь тем, чем никогда не хотел заниматься. То есть ёмкой, короткой манифестацией собственной позиции, ответом на вопрос, кто я такой.
Я никогда не хотел этим заниматься еще и потому, что считал, что моя позиция слишком ясна тем, кто знаком с моей деятельностью на протяжении десятилетий, с моими текстами, с моими поступками. И что в таких-то вопросах, в конце концов, решающее значение имеет не заявление, которое ты делаешь сейчас, а прожитая жизнь. Но — смута у порога. Воистину она у порога, а вместе с нею рука об руку идет вот эта самая перевозбужденность, знакомая мне по Перестройке, она же — социально-психологический коллективный невроз, психоз и так далее.
И поскольку в этой ситуации планировать свое политическое поведение должны люди, которым в предшествующую эпоху было глубоко наплевать на то, что именно я писал, что именно я делал и говорил. Вот все-таки я этим людям, перед тем как начать рассказывать про ситуацию, что-то скажу о себе.
Что придает смысл человеческой жизни? Идеалы. Я считаю, что только они. Если у человека есть идеалы, которые у него внутри, в каждой клеточке его тела, в сердце, в мозге — везде. Вот если они есть, то у жизни есть смысл. А также всё остальное: вкус, цвет, запах, энергетика, реальное содержание и всё прочее. Потому что вообще-то говоря, честно говоря, положа руку на сердце, жизнь — штука крайне небезусловная.
Люди стареют, теряют близких, умирают, болеют и т. д. И вот пока есть идеалы, все эти невзгоды можно сносить. Можно любить других, можно сострадать другим, можно составлять вместе с этими другими единое целое. И не важно, называется это маленький коллектив или огромная страна. Всё равно. Можно избежать такого воющего одиночества и всего, что связано с этим.
Но главное, наверное, даже не это, а то, что пока идеалы есть — есть новизна, в жизни открываются новые страницы. Ты можешь идти наверх, восходить, открывать для себя что-то страшно важное, новое, восхищаться, говорить: «Надо же, я думал, что всё уже понятно, а на самом-то деле о-го-го!» Значит, когда ты сохранил идеалы — ты сохранил молодость. Внутреннюю молодость. Потому что только идеалы, я убеждён в этом, опять-таки, на тысячу процентов, противостоят самому страшному, самому губительному и унизительному заболеванию — внутреннему старению.
Говорят, что идеалы с возрастом меняются. Я в это не верю. Если это и происходит, то крайне редко, по-настоящему. И сопряжено с огромными катастрофами. Чаще же всего происходит другое. Идеалы не меняют — идеалам изменяют. А изменивший идеалам человек превращается в живого мертвеца. Лучше всего об этом сказано у Блока: «Живым, живым казаться должен он» — и ещё там в том же стихотворении сказано: «То кости лязгают о кости».
Так вот, я никогда не хотел стать таким живым мертвецом, усевшимся в совсем-совсем длинную машину, даже с мигалкой или с кортежем. А также усевшимся на яхту, а также рассевшимся в каком-нибудь дворце. Я всегда понимал, что пока ты не живой мертвец, а человек, то тебе доступно пусть горькое, но счастье человеческой жизни. А когда ты становишься живым мертвецом, то всё становится очень сладко, но это сладкое унижение. Многие по этому поводу говорят: «У нас всё в шоколаде».
Короче, пусть тот, кто хочет, предаёт идеалы и говорит при этом, что у него они с возрастом изменились, и становится живым мертвецом. Пусть тот, кто хочет, говорит, что он, вообще-то, может обойтись без идеалов — зачем они нужны? — он такой прагматик, натурально, у него всё хорошо, такая корневая система, он и так живёт счастливо. Для меня лично идеалы — это главное. И их потеря невосполнима ничем. Ни шубами, Бентли, яхтами, ни вертушками и постами — ничем. И я как-то, с особой остротой, понимал это с раннего детства.
Именно поэтому я никогда не был и не мог стать ни горбачёвцем, ни ельцинистом, ни путинистом. Потому-то однажды и навсегда в ранней молодости, не сказать в ранней юности, я присягнул коммунистическим идеалам, я как-то восхитился ими внутренне — и эти идеалы останутся для меня спасительны и священны до конца жизни. Зачем мне их обменивать на что-то, когда я понимаю, что это, мягко говоря, крайне неэквивалентный обмен.
Я был верен этим идеалам тогда, когда нынешний антикоммунист, он же ортодоксальный коммунист раньше, главный редактор «Московского комсомольца» теперь и работник ЦК ВЛКСМ раньше, Павел Гусев, мой сокурсник по институту, требовал, чтобы меня исключили из Комсомола за ревизионизм, и написал по этому поводу соответствующую бумагу. Я был верен этим идеалам и тогда, когда началась Перестройка, и когда я мог получить всё, что угодно, если бы я, ну не знаю, даже не предал эти идеалы, а просто что- нибудь смикшировал. Вместо этого, в разгар антикоммунистической истерии, по отношению к которой нынешняя истерия — это ничто или пока что ничто — я написал книгу о коммунистическом будущем, о коммунистической перспективе, которая называлась «Постперестройка».
Я был верен этим идеалам и тогда, когда началась перестройка. И когда я мог получить всё что угодно, если бы я даже не предал эти идеалы, а просто что-нибудь смикшировал. Вместо этого в разгар антикоммунистической истерии (по отношению к которой нынешняя истерия — это ничто, пока что ничто)
