Женщина прижала детей к себе, пряча лицо в воротник плаща:
— Нет, что вы, милые мои, все будет хорошо…
Маленькая девочка тут же высвободилась.
— Как красиво! — воскликнула она, посмотрев вниз. — Смотри, ба, — море как будто горит!..
Когда огненный поток достиг стальных опор башни, оглушительный вопль сотряс небеса. Стальная конструкция высотой триста метров ослепительно вспыхнула. Через мгновение смрад горелой плоти заглушил затхлый запах поднявшихся на поверхность сточных вод.
Часть первая
ГОРОД
Тот не жил в Париже и не был с ним знаком, кто ни разу не встречался с его призраками.
Глава 1
— Сто тысяч человек, зажаренных живьем на Эйфелевой башне, — что за нелепость! — проворчала Жервеза Массон. — Она не смогла бы выдержать такой груз!.. Что касается электрических разрядов, которые якобы к ней притянулись, — прибавила она, — это просто смешно!
И с раздражением захлопнула книгу.
Затем, поскольку от долгого чтения вслух у нее пересохло в горле, она залпом осушила бокал красного вина.
Сильвен, ее сын, сидевший напротив нее, все это время оставался невозмутимым и хранил молчание.
Наконец молодой человек слегка пожал плечами и тоже отпил вина. Длинные пряди золотисто- белокурых волос, спадающие ему на глаза, едва не окунулись в бокал.
Сильвен спрашивал себя, к чему клонит мать. Целых полчаса она возмущенным тоном зачитывала ему отрывки из книги «SOS! Париж». Остальные посетители небольшого ресторанчика то и дело оборачивались на них с недовольным видом. Однако заслуженная шестидесятилетняя сотрудница парижского Музея естественной истории не обращала никакого внимания на завсегдатаев «Баскского трактира», наслаждавшихся гаспаччо, запеченным окороком, яичницей с помидорами, луком и перцем и другими кулинарными изысками баскской кухни. Она смотрела только на сына. Она ждала от него какого-то замечания, какого-то комментария по поводу всей этой бредятины. Но Сильвен продолжал молчать, изредка поглядывая на мать сквозь завесу волос, спадающих на глаза.
На самом деле он не знал, что сказать.
Чувствовалась, что Жервеза оскорблена его молчанием, которое она, скорее всего, приписывала безразличию.
— Я тебя не понимаю, Сильвен! Ты всегда боготворил Париж, ты посвятил ему свою жизнь, свою карьеру — и весь этот набор глупостей тебя не возмущает?
Поставив бокал, Сильвен откинулся на спинку стула и убрал волосы со лба.
«Чего-то она недоговаривает», — подумал он.
Так или иначе, факт оставался фактом: хранительница музея была чем-то всерьез обеспокоена. Ее сын это чувствовал — он часто угадывал мысли своих собеседников. Телепатия? Нет, инстинкт. Проблески интуиции, которую он никогда не пытался специально в себе развивать, но которая становилась все сильнее по мере того, как он взрослел. Однако это не имело никакого отношения к его образованию, годам учебы, дипломам.
Будучи молодым талантливым ученым, Сильвен Массон обладал интеллектом не столько рефлексивным, сколько интуитивным. Он не анализировал окружающий мир, он его чувствовал. Вкусы, запахи, виды, звучания — все эти разрозненные детали составляли в его памяти единое целое, нечто вроде лоскутного одеяла. Так, запахи чеснока и жареной рыбы, насквозь пропитавшие «Баскский трактир», словно распахивали перед ним калитку в детство. Тридцать с лишним лет он почти всегда обедал в этом ресторанчике вместе с матерью, и теперь каждый проглоченный кусочек фаршированной шейки вызывал у него те или иные воспоминания, каждый глоток изарры — мимолетный образ из прошлого. По сути, Сильвен был «стихийным прустинианцем», даже вопреки себе (поскольку «В поисках утраченного времени» постоянно выскальзывала у него из рук, и, говоря своим студентам о Прусте, он не без скрытой провокации именовал писательскую манеру последнего «вылавливанием блох»). Однако, несмотря на это неприятие, Сильвен, подобно Прусту, страдал от «непреходящей детскости». Он даже изобрел применительно к себе термин «синдром детской сенситивности», сокращенно СДС, поскольку его чувственное восприятие оставалось таким же ярким, как в детстве — связи с которым он из-за этого никак не мог разорвать.
— Так что, тебе нечего ответить? — настойчиво спросила Жервеза, видя, что ее сын вновь погрузился в свои мысли.
Сильвен покачал головой — не столько в знак отрицания, сколько для того, чтобы очнуться от забытья. Затем пожал плечами и нехотя проговорил:
— Мам, я историк. А эта книга — просто роман… Люди готовы проглотить что угодно: вспомни только парижского зеленщика, который в сорок шестом ухитрился продать Эйфелеву башню голландской компании по утилизации металлолома…
Жервеза Массон стиснула зубы. «Анекдоты, эти его вечные анекдоты!» Итак, это все, что ее сын может сказать по поводу книги, которая побила все рекорды продаж во Франции в течение нескольких последних недель. Четыре сотни страниц, где речь идет именно о том, что является истинной страстью Сильвена, — о Париже. О городе, буквально расплющенном, опустошенном, разгромленном фантазией автора, Протея Маркомира. И Сильвен над этим смеется?!
Нервно жуя утиное филе в вишневом соусе, Жервеза смотрела на сына с некоторым опасением и одновременно — почти с завистью. Она была заранее уверена, что Сильвен отнесется к этому роману с той же насмешливой беззаботностью, как прежде — к террористической угрозе.
Несмотря на постоянно происходящие вокруг «события», он продолжал жить в своей башне из слоновой кости. О, конечно, она и сама немало этому поспособствовала. Она растила его, как редкий оранжерейный цветок, оберегала от всего и вся. Прошло уже много лет с тех пор, как Сильвен стал жить отдельно, в своей берлоге на улице Монж, в самом центре Латинского квартала, но по-прежнему оставался верен своей болезненной обособленности от окружающего мира.
«Нужно, чтобы он очнулся, пока не стало слишком поздно!» — с тревогой думала мать, которая уже воображала сына, изумленного и растерянного, стоящим посреди руин.
— Ты говоришь, книга Маркомира — всего лишь роман, вымысел, — наконец сказала она, нервно затягивая узел на своей салфетке, которая трещала все сильней и сильней. — Но я уверена, что за этим вымыслом скрывается кое-что посерьезнее…
— Но что? — вежливым тоном произнес Сильвен, надеясь сменить тему.
Он с удовольствием предвкушал свою завтрашнюю лекцию — о языческих святилищах, некогда существовавших на месте некоторых парижских церквей. Одна из самых любимых его тем…
Жервеза, не собиравшаяся сдаваться, схватила объемистую книгу и, указывая на имя автора, возмущенно заговорила:
— Этот ненормальный, Маркомир, объявил, что его роман — это пророчество. Что у него были видения. Что на написание книги его вдохновило некое высшее существо. Что…
— Я знаю, мама… Несмотря на то что я живу в своем замкнутом мирке, я в курсе того, что происходит
