Слабый глухой голос Любена постепенно становился звучным и размеренным. Слушая его, Сильвен чувствовал, что возвращается во времена детства, когда старик рассказывал ему о легендах и тайнах Парижа, сидя у камина в этой самой хижине, словно выпавшей из времени.
— В те времена, — продолжал смотритель, — Сена была такой же широкой, как нынешняя Амазонка. Она пересекала громадные леса, разветвляясь на множество притоков.
Только одна дорога проходила через этот хаос деревьев и льда. Она спускалась с холмов и вела к Сене — ее протоптали мамонты, ходившие к реке на водопой. Они вытоптали заросли папоротников и раскрошили в труху поваленные засохшие деревья. Позднее этой дорогой, которую римляне называли
— Улица Сен-Жак… — негромко произнес Сильвен.
Тринитэ, как и он, была очарована голосом Любена. Она почти не думала ни о лачуге, в которой находилась, ни о наводнении, ни о своей промокшей одежде — только потому, что старик обладал настоящим даром рассказчика.
— Не по этой ли дороге, — продолжал он, — пришли сюда аркадийцы в конце ледникового периода? Мы никогда этого не узнаем. Но в их архивах существуют сведения о том, что они появились здесь более десяти тысяч лет назад. Откуда они пришли? Через какие края пролегал их путь? Где была их исконная родина? Все эти вопросы остаются без ответа, но многое заставляет предположить, что аркадийцы — народ древний, как сама Земля…
Тринитэ едва сдерживалась, чтобы не засыпать старика вопросами. Но все же она решила сначала дослушать рассказ.
«Он и без того говорит из последних сил… Нельзя его перебивать…»
— Официальная история говорит нам, что первые парижане построили укрепленное поселение на месте нынешнего района Берси примерно шесть тысяч лет назад. Чушь! Полная чушь! Задолго до того аркадийцы поселились в небольшой излучине реки Бьевры, там, где сейчас стоит церковь Сен-Медар. Позже на этом месте возник небольшой поселок Сен-Марсель…
— Но это буквально в двух шагах от «Замка королевы Бланш»!.. — прошептала Тринитэ, не удержавшись.
Любен ограничился тем, что лишь слегка опустил веки в знак согласия, и продолжал:
— Аркадийцы принадлежали к мегалитической цивилизации, так же как их современники в Бретани, Англии, Ирландии. У них был тот же самый обычай сооружать надгробия из громадных стоячих камней, называемых менгирами. В районе обитания аркадийцев было воздвигнуто множество таких камней, которые сохранились до самого Средневековья: Пет-о-Дьябль на улице Лобо, недалеко от парижской мэрии; Пьер-о-Лярд возле церкви Сен-Мерри; Пьер-о-Лэ у башни Сен-Жак; ну и конечно, знаменитый Большой Булыжник на равнине Гренель… Все это — древние надгробия аркадийцев, самых первых жителей Парижа…
Тринитэ с трудом могла вообразить себе Париж в лесу, на полянах которого возвышаются надгробия из стоячих камней…
Сильвен также пытался полностью сосредоточиться на рассказе, забыв недавнюю бойню в музее, и объединить сведения, сообщаемые Любеном, в единую систему со своими собственными познаниями. Конечно же он знал о древних менгирах и не раз слышал эти названия: Пет-о-Дьябль, Пьер-о-Лярд…
«Но древние племена, жившие здесь раньше всех остальных, нам известных… нет, это уж слишком», — думал он с сомнением. Любен ведь всегда приукрашивал историю — как искусный гример из похоронного бюро, накладывающий макияж на лица покойников…
«Но сегодня он, судя по всему, ничего не выдумывает», — отметил Сильвен, видя настоящую панику в глазах старика.
С трудом справляясь с нервной дрожью, Любен продолжал рассказ:
— На протяжении тысячелетий аркадийцы жили одни, в полной гармонии с природой. У них существовали зачатки агрикультуры, они выращивали пшеницу, разводили свиней, кур и коров, охотились на лесную дичь, собирали ягоды, грибы, каштаны, желуди… Это была простая жизнь, в согласии с природой, которую они уважали. Их религиозные представления были архаичными — они не верили в единого бога, всемогущего и непознаваемого, но у них были свои божества… очень, я бы сказал, экологический пантеон. — Любен слабо улыбнулся. — Особенно они чтили Солнце, Лес и Реку — тех троих, что постоянно были у них перед глазами. Свое имя было у каждого из аркадийских божеств, ему были посвящены особые обряды. Когда в семье рождался ребенок, его посвящали одному из трех божеств. Считалось, что иначе ребенок может погибнуть в страшных мучениях, а после смерти будет скитаться по темным, беспросветным мирам… Но такого никогда не случалось — ни одна семья и подумать не могла о том, чтобы оставить ребенка без «крещения», потому что религия была центром всего существования этой юной, развивающейся цивилизации.
Сильвен и Тринитэ с любопытством смотрели, как старик, чуть приподнявшись, делает руками какие-то таинственные, судя по всему, обрядовые жесты.
— Когда ребенку исполнялось четырнадцать лет… по нашим меркам, поскольку у аркадийцев был другой отсчет: они считали «луны» и времена года… Так вот, аркадийский подросток, будь то мальчик или девочка, должен был по достижении четырнадцатилетия провести ровно месяц наедине с божеством, которому был посвящен при рождении, чтобы получить от него позволение считаться взрослым.
«Солнечные» дети должны были провести месяц на открытой поляне, в двух днях пути от поселения. «Лесные» — забраться на дерево и провести там месяц в медитации. А «речных» отправляли в лодке по реке — сначала по Бьевре, потом по Сене, — и они не должны были пускаться в обратный путь раньше, чем спустя несколько недель…
Случалось так, что некоторые не выдерживали этого посвящения. Одни умирали, сожженные солнцем; другие падали с дерева и разбивались насмерть или напарывались на сучья; третьи, уплыв по реке, не возвращались назад — скорее всего, их уносило в открытое море через Ла-Манш, который был тогда гораздо шире, чем сейчас…
Любен замолчал и судорожно сглотнул слюну. На его лице появилась гримаса усталости. Лоб его был мокрым от пота, зубы ритмично постукивали.
— С тобой все в порядке? — с тревогой спросил Сильвен.
Старик нетерпеливо отмахнулся:
— Дай мне закончить! — Сильвен опустил глаза. Любен продолжал: — Все это могло обратиться в прах с приходом кельтов, примерно за пятьсот лет до нашей эры. До того аркадийцы жили в мире и покое уже несколько тысяч лет. И вдруг — орды пришельцев вторглись в
Но аркадийцы, осторожные и недоверчивые, были в то же время умны и терпимы. Они не хотели воевать с новыми соседями и предложили кельтам поселиться на берегах Сены, оставив для себя берега своей любимой Бьевры.
Кельты не нашли в этом предложении никакого злого умысла, хотя были немного удивлены тем, что им отдают территорию, более выгодную стратегически, и реку, более богатую рыбой. Тем не менее соглашение было заключено и не нарушалось ни одной из сторон на протяжении еще пяти веков…
— …пока не пришли римляне, — непроизвольно вырвалось у Сильвена.
— Совершенно верно, римляне, — кивнул Любен. — Для Аркадии это стало началом конца. Если совместное проживание с кельтами не вызывало никаких осложнений, то вторжение римлян для аркадийцев оказалось фатальным. Потому что легионам Цезаря нужно было все: территория, природные богатства, население. Не могло быть и речи о том, чтобы продолжать жить по своему укладу: весь мир должен был стать римским… или погибнуть…
Любен откинулся на подушки, устремив невидящий взгляд в потолок.
— Сражения были жестокими и кровопролитными… Преданные своими союзниками кельтами, которые за деньги перешли на сторону римлян, аркадийцы, тем не менее, продолжали сопротивляться еще полвека. Они проявляли чудеса изобретательности, чтобы защитить свой мир, свою расу, своих богов…
Что ни день, лес обагрялся новой кровью; что ни месяц, пожар уничтожал аркадийское святилище или римский лагерь…
