время пасть ниц к ногам Божиим и стать
Таким образом, смирение вовсе не заключается в постоянном усилии принизить себя и отвергнут человеческое достоинство, которым Бог наделил нас, которого Он требует от нас, потому что мы Ему цеп, а не рабы. Как видно на примерах святых, смирение не рождается в них единственно из осознания греховности, потому что и грешник может принести Богу сокрушенное, кающееся сердце, а одного слова прощения достаточно, чтобы изгладить все зло, прошлое и настоящее. Смирение святых происходит из видения славы, величия и красоты Божией, смирение рождается даже не по контрасту, а из сознания, что Бог настолько свят, из откровения такой совершенной красоты, такой поразительной любви, что единственное, что остается сделать в Его присутствии - это пасть перед Ним в благоговении, радости и изумлении, Когда святую Терезу охватило яркое переживание всепоглощающей любви Божией к нам, она пала на колени со слезами радости и изумления; поднялась она уже новым человеком; видение любви Божией оставило ее в 'сознании неоплатного долга'. Вот подлинное смирение - а не уничижение.
Не испытываем ли мы чувства глубокого смирения, когда кто-то любит нас - что всегда бывает незаслуженно? Мы ведь знаем, что любовь нельзя заслужить, купить, добиться силой, - мы получаем ее, как дар, как чудо. В этом начало смирения. 'Бог любит нас даром', - говорит святитель Тихон Задонский.
Смирение - это такое положение, когда человек стоит перед лицом Бога, Который его видит, и перед лицом человека, который этого и не замечает; смирение совершенно естественно ищет самого низкого положения, как вода сама уходит в глубины. Смирение означает полную открытость Богу, отдачу себя в Его волю, готовность все принять от Него - из его рук или через посредство других людей, без громких слов о своем ничтожестве, потому что смирение - не самоуничижение, а просто предстояние Богу в изумлении, радости и благодарности.
Это единственный способ освободиться от страха общественного мнения, от рабской зависимости, которая не дает нам найти в себе мужество и изыскать возможность перемениться, поскольку мы выбрали критерием поведения человеческие ценности. Как только мы освобождаемся от этого, мы остаемся наедине с совестью, где ясно звучит голос Бога, провозглашающий суд Божий, дарующий нам силу начать жить в полную меру и свободно. Мы знаем, что это нам доступно, потому что бывают моменты, когда каждый из нас вдруг перестает зависеть от общественного мнения, - моменты глубочайшего опыта, когда мы становимся подлинными, вырастаем в полную меру своего человечества. Мелочность тогда спадет с нас, словно шелуха, и развеивается. Когда нас охватывает большое счастье или когда горе пронзает наше сердце, когда мы полностью захвачены каким-нибудь внутренним переживанием, мы забываем - хотя бы на одно мгновение - о том, что могут о нас подумать люди. Когда мы узнаем о смерти близкого нам человека и охвачены скорбью, нам безразлично, одобряют ли нас окружающие. Когда после долгого отсутствия мы встречаем того, кого любим, мы, не задумываясь, бросаемся в его объятия, нимало не беспокоясь, что толпа сочтет наше поведение нелепым.
Все это оказалось возможным для Закхея, потому что он отбросил в сторону всякие человеческие соображения и решился увидеть, и эта решимость позволила ему приблизиться к Богу, пережить опыт откровения Живого Бога. Вот уже тысячелетия каждая человеческая душа ищет этого Бога, Которого встретил Закхей, Живого Бога, столь отличного от застывших образов, какие предлагают всевозможные, сменяющие друг друга религии. В IV веке святой Григорий Богослов сказал, что если бы мы собрали из Священного Писания, из Предания и опыта Церкви все, что человек смог узнать о Боге, и создали бы из всего этого стройный образ, как бы прекрасен ни был этот образ, мы создали бы идола. Потому что как только мы создаем образ Божий и говорим: 'Смотрите, вот Бог', мы сразу подменяем нашего динамичного, Живого, неизмеримо глубокого Бога чем-то ограниченным, придаем Ему человеческий масштаб, поскольку всякое откровенное знание должно быть в меру человека; в откровении нет ничего сверх меры, иначе, будь оно бесконечно велико или бесконечно мало, оно бы ускользнуло от нашего понимания. Все, что нам было известно о Боге вчера, не соответствует сегодняшнему или завтрашнему знанию. Я хочу сказать, что я не могу поклониться Богу в пределах того знания о Нем, которое у меня есть в данный момент, оно - граница. Бог, перед Которым я становлюсь в молитвенном поклонении, это Бог, знание о Котором подвело меня к точке, где я могу встретиться с Ним вне человеческих образов и умственных представлений. Я стою перед Неведомым Богом, тайна Которого вечно раскрывается перед нами и Который, однако, остается бесконечно неисследимым.
Чтобы помочь людям увидеть Бога, бесполезно придумывать новые Его образы. Если мы твердим: 'Сотни лет назад люди открыли, каков Бог, я вам это расскажу', - люди вправе ответить нам: 'Если бы вы это знали, это было бы очевидно'. А это не очевидно! Если бы кто-то из нас был действительно откровением Христа, люди могли бы сказать: 'Я видел лик Христов'. Вспомните отрывок из Послания к коринфянам, где апостол Павел говорит, что Бог просветил нас
Так открыл Христа Закхей, так Господь говорил с ним, подобно тому, как Он безмолвно говорил с Петром в ночь, когда был взят:
Он проникает сердце и испытывает внутренность (см. Иер.17, 10), и Он же раскрывает наши глаза и избавляет нас от фарисейства и самообмана, и спасает нас от порабощения страху человеческому!
ПРИТЧА О МЫТАРЕ И ФАРИСЕЕ
Эта притча ставит нас перед лицом человеческого и Божиего суда. Фарисей входит в храм и встает перед Богом. Он уверен, что имеет на это право: ведь его поведение до мелочей соответствует закону, который Сам Бог дал Своему народу, - не говоря о бесчисленных правилах, которые старейшины народа и фарисеи выработали на основании этого закона, превратив их в пробный камень благочестия. Область Божия ему родная; он принадлежит к ней, он стоит за Бога, - Бог постоит за него. Божие
Царство - это область закона, и тот, кто подчиняется закону, кто стоит за него, тот безусловно праведен. Фарисей полностью во власти формального ветхозаветного видения вещей; в понятиях этого Завета исполнение закона может сделать человека праведным. Но закон не мог одного: он не мог дать
