к самой земле, и потащил его в укрытие за машину. От ворот ему на помощь кинулся Смит. Полинг махнул Хэзлтону, чтоб тот вернулся, и старший инспектор помчался к ним.
Пока тащили Брилла, раздались еще два выстрела.
— Попали в ногу, — поморщившись, сказал Брилл Плендеру. — Спасибо, друг. Хорошо еще, что я не в парадной форме, раз ты меня так волочешь по грязи.
— Давайте его в машину. — Хэзлтон, оторвав штанину, осушил кровоточащую рану платком. — Сквозная рана, переживете. — Повернулся к Полингу. — Вопрос в том, что будем делать с этим мерзавцем.
Из сарая донесся голос, полувскрик, полустой, и снова выстрел, и тишина.
— Можно обойти их сзади, держась за стеной, и попытаться выбить двери, — предложил Плендер.
— Мне не нужны еще раненые, — возразил Полинг. — Двери могут быть заперты.
— Шесть выстрелов, — Хэзлтон стряхнул с носа каплю. — Перезаряжает. Или патроны кончились.
Постояли еще немного. Из сарая не доносилось ни звука. Полинг чувствовал, как его пронизывает сырость, несмотря на то, что плащ ему продали как непромокаемый. Хэзлтон и Плендер смотрели на него. Нужно было на что-то решаться.
— Ладно. Вы, Хэзлтон, со Смитом и Веси, заходите слева. Плендер, мы с вами пойдем справа. Встретимся у двери. Если заперты, выломаем. Если начнут стрелять, отступайте в укрытие. Десять секунд. — Он достал часы. — Пошли.
Полинг и Плендер были отличной мишенью, пока бежали к правому углу сарая, но никто не стрелял. Двое других были прикрыты лучше и добрались к дверям первыми. Хэзлтон, подергав ручку, сказал:
— Выбиваем!
Отступив шагов на пять, дружно кинулись на дверь. Та затрещала и вылетела. Все ввалились внутрь.
Сарай был переоборудован в уютный кабинет с ковром, удобным диваном, двумя креслами и несколькими книжными полками. На стенах — кадры из фильмов. На одном вурдалаку забивали осиновый кол в сердце, на других нетопырь с человеческой головой наклонялся над женщиной, собираясь впиться ей в горло. Ведьма превращалась в живую женщину, «железная дева» сжимала в объятиях умирающую девушку, обнаженный мужчина висел вниз головой, а другой пытался вырезать ему сердце. А посредине висел в большой раме портрет мужчины с пышными усами и безвольным подбородком. Никто из полицейских не узнал в нем Фридриха Вильгельма Ницше.
На картины они не смотрели. Все уставились на противоположную стену. Там прибит был грубо тесанный деревянный крест. Светлое дерево — все в багровых пятнах. Над ним — грубый рисунок мужских гениталий, намалеванный пальцем, все той же багровой краской. Под крестом — табурет.
— Их ставили на табурет с петлей на шее и привязывали к кресту, — сказал Полинг. — А когда позабавились и насытились, табурет выбивали.
Плендер наклонился к телу, лежавшему под крестом. Коренастая женщина с кучерявыми золотистыми волосами, черными у корней. Пулевая рана в ее виске слабо кровоточила. Пухлая рука еще сжимала револьвер. Плендер выпрямился.
— Джоан Браун.
Хэзлтон уже повернулся в другой конец комнаты, следом за ним — остальные. До этого Дарлинг сидел в одном из кресел, но теперь встал и двинулся к полицейским. На нем был безупречно отглаженный серый костюм с неброским темно-синим галстуком. Выглядел он так же выдержанно, как всегда. Только на губах поигрывала нервная и вместе с тем довольная улыбка.
Хэзлтон откашлялся:
— Джонатан Дарлинг, вы арестованы…
Дарлинг повернулся к портрету на стене и величественно воздел руку. Голос звучал тихо, сдержанно и гладко, как всегда:
— Именуюсь я Ницше Цезарь, — сказал он. — Я осуществил в своем лице Переоценку Всех Ценностей. Отпускаю вам грехи ваши — отныне и во веки веков.
