В зале поднялась страшная суматоха.
Пинкертон схватил совершенно растерявшегося преступника и потащил его на середину зала.
По знаку судьи Бута явилось несколько полисменов, которые связали преступника, очень мало, впрочем, сопротивлявшегося.
Он еле стоял на ногах и тяжело опустился на стул.
Когда тишина была восстановлена, судья Бут обратился к незнакомцу с вопросом:
— Признаете ли вы себя виновным?
В ответ раздался слабый стон, но вдруг преступник громко крикнул:
— Да, я виновен! Сару Саломон убил я. Я виновен в том, что Давид Саломон казнен невинно.
Вдруг он как-то ожил, выпрямился и вскочил. Обращаясь больше к публике, чем к судьям, он громко произнес:
— Не судите меня слишком строго. Я несчастный человек, которого разорил Давид Саломон и старуха Сара Саломон. У меня прежде было хорошо идущее дело, я был женат и был счастлив. Мы работали без отдыха, мы хотели составить себе обеспеченное положение. Но вдруг настали тяжелые времена. Я тяжко заболел, дела пошли на убыль, и мы очутились в нужде. Я обратился к Саре Саломон и занял у нее некоторую сумму денег под заклад моего дела. Дальше — хуже. В конце концов она мне пригрозила, что выбросит меня на улицу, если я не уплачу своего долга. Я побежал к ее сыну Давиду, который сейчас же дал мне денег на уплату долга Саре, его матери. Но оказалось, что я попал в еще более цепкие лапы. Давид Саломон считал еще более высокие проценты, и в конце концов я потерял все свое состояние. Моя жена умерла. Давид Саломон высмеял меня, когда я явился к нему с жалобами. Тут я решил отомстить им и привел свое решение в исполнение. Я убил Сару Саломон, а сына ее подвел под суд. Я уже объяснил в своем первом письме на имя судьи Бута, каким образом я это сделал. Но теперь скажу, что я на электрический стул все-таки не попаду.
При этих словах незнакомец выхватил револьвер и, прежде чем кто-либо успел помешать ему, пустил себе пулю в лоб.
Так завершилась трагедия, конец которой был так же ужасен, как и начало.
Когда Нат Пинкертон вспоминал об этом деле, в душу его закрадывалась какая-то скорбь, и он избегал говорить о достигнутом успехе.
