Внезапно Фрэй оказался на расстоянии вытянутой руки сбоку от меня. Я вовремя распознал маневр и, присев, пропустил полоску острой стали над своей макушкой. Цепь, вылетев из моей руки, обхватила лодыжки Фрэя, я поймал ее набалдашник левой ладонью и резко дернул на себя, собираясь провести подсечку. Но опять недостаточно быстро. Фрэй успел отпрыгнуть, а я, потеряв равновесие, вынужден был сделать кувырок через голову, на время упустив противника из виду. Только острое чувство опасности позволило мне вовремя выставить натянутую цепь навстречу клинку, словно бы из ниоткуда возникшему справа. К счастью, звенья выдержали. Значит, не такая уж превосходная сталь у этих ножей. Зато их хозяин превосходно владеет обеими руками… Я еле успел откатиться, избегая удара вторым клинком.
Надо было держать Фрэя подальше от себя, сейчас все мое преимущество в дальности поражения оружия. Но это проще сказать, чем сделать. Я раскрутил цепь, превратив ее в сверкающий щит. Фрэй усмехнулся. Ну да, конечно, он не раз видел, как я это делаю, и думает, что знает технику. Что ж, я его удивлю.
Фрэй скользнул вперед, собираясь привычным движением поймать цепь на два клинка и вырвать ее у меня из рук. Я видел это настолько отчетливо, что комбинация казалась слишком легкой. Фрэй сунул свои клинки в сверкающее мельтешение моей цепи и…промахнулся…, потому что цепь уже летела, целясь в его горло. Звенья обмотались вокруг неестественно белой кожи, и будь мое желание, то очень скоро он умер бы от удушья или от перелома шейных позвонков. Руку обожгло – это Фрэй умудрился метнуть один из своих тяжеленных ножей, причем настолько аккуратно, что нож едва взрезал мне кожу на руке, чтобы зазмеилась тонкая струйка крови. Если бы это был не тренировочный поединок, этот нож вполне мог воткнуться мне в живот или в сердце.
– Это было нечестно, – я ослабил цепь и позволил Фрэю снять ее с шеи. – В конце ты снова поставил барьер.
– Прости, – Фрэй все также белозубо улыбался. Честность поединка всегда заботила его в последнюю очередь. – Я инстинктивно.
Подошел Пузик с разочарованным выражением на лице:
– Ну, почему так быстро? Может еще чуть?
– Ради твоего развлечения? – напрямик спросил я.
– Хотя бы.
– Ты явно желаешь мне смерти, – я улыбнулся. Нет уж, на сегодня хватит поединков, тем более с Фрэем, иначе скоро на мне живого места не останется.
– Я просто хочу, чтоб ты хоть раз победил, – насупился мальчишка.
– Молодец, – Фрэй со всего размаха хлопнул Пузика по плечу. – Спасибо, за комплимент. Но больше никаких поединков. Тем более, что эти ножи не предназначены для боя
– Что?! – я почувствовал, как на моем лице отчетливо проступили досада и обида. – Ты победил меня с ножами, не предназначенными для боя?
– Спокойно. Ими можно драться, но на самом деле это ритуальные 'танто' для харакири, они даже не парные, – его рука ласково погладила лезвие.
– Зачем они тебе?
– Это редкость – предложили выкупить до лицензирования. Потом перепродам, мне они и вправду не нужны, – сказал Фрэй с какой-то только ему понятной грустью в голосе.
Резервация по-настоящему жила только ночью, ночью она просыпалась и тянула к каждому свои щупальца, полные опасности. В полночь наступал комендантский час, согласно которому все жители резервации, кому позволялось выходить в город, должны были вернуться на территорию. Если останешься в городе, то полиция обязательно выловит тебя по чипу, и тогда не сдобровать. Не видел еще никого, кто вернулся бы после такой облавы. Ровно в двенадцать переходы на двух мостах закрываются, и до 6 утра никто не может ни войти, ни выйти с территории. Это не тюрьма и в тоже время намного хуже, чем тюрьма, потому что, попав сюда однажды, ты будешь принадлежать этому месту до конца своих дней. У меня в этом плане едва ли не самое жестокое положение, потому что мне разрешалось выходить за территорию. Видеть альтернативу и знать, что у тебя никогда такой жизни не будет, ибо кто-то когда-то заклеймил тебя, как опасного для общества.
Все мы здесь опасные. Все, кто хоть немного отличается от обычных людей, опасны: они дисбалансируют общество – поэтому их надо изолировать. Так всем будет лучше, так всем будет спокойней, так все будут равны. Эта беспощадная логика и расчетливость вот уже около ста лет распоряжалась жизнями. Мы стали новыми демонами этого мира. Когда человечество перестало верить в Дьявола, оно престало бояться. А толпа должна жить в страхе, иначе ее нельзя будет контролировать. Поэтому почему бы не найти новое зло среди себе подобных, почему бы не начать борьбу с ними – охоту на ведьм современности.
В 'Будде' воздух был удушлив и тяжел, гомон людских голосов буквально застревал в нем, делая его еще более вязким, еще более непереносимым. Запахи не вызывали ничего, кроме отвращения, но мне некогда было обращать на это внимания, потому что еще больше чем запахи на меня давили эмоции людей. Оставалось только сосредоточиться, уйти поглубже в себя, чтобы не быть затянутым в это липкое, клокочущее месиво. Мне всегда было тяжело находиться рядом с людьми, еще тяжелее было находиться с рядом с людьми в резервации. Но привыкнуть можно ко всему, а если не привыкнуть, то хотя бы научиться противостоять.
Фрэй настоял на том, чтобы я тоже пошел к Монаху. Причины этого желания были ведомы только ему, потому что сразу по окончании боя он снова закрыл свой разум за непроницаемыми заслонами. Иногда меня это очень тяготило, а иногда я радовался такому положению вещей. Ну что ж, переживу. Тем более, что Фрэй не заставляет меня присутствовать при встрече с Монахом, он понимает, что это один из тех людей, кого я меньше всего хотел бы видеть. По личным причинам. Те же причины были и у Фрэя, но он не эмпат, и поэтому ему было легче, намного легче, чем мне. А посидеть полчаса за барной стойкой Будды – это вполне мне по силам.
Пузик остался со мной. Он тут же заказал себе кружку грина, но я вовремя успел заметить это и ловко выхватил у него стакан с зеленовато-желтой жидкостью.
– Если хочешь выпить, то что угодно, но только не эту дрянь.
Грин действительно был дрянью, по-другому и не назовешь. Это безобидное на вкус пойло вызывало легкие галлюцинации и некоторую приподнятость настроения – но не это самое страшное. Джэджун однажды поделился со мной, что этот напиток, помимо эффекта привыкания, еще и ускоряет процессы старения в организме. А уж это было совсем небезобидно. В резервации жизни и так улетали слишком быстро, просачиваясь, словно речной песок сквозь пальцы, не хватало еще и этой напасти.
– Я думал, ты и совсем запретишь мне пить, пока мне нет двадцати одного, – притворно надулся Пузик.
На мой взгляд, глупо запрещать что-то тому, кому в свои семнадцать можно убивать.
– Это интересная мысль, – я решил его немного поддразнить, – спасибо, что подсказал.
Мальчишка презрительно фыркнул в ответ, но я чувствовал, что он скорее веселится, нежели обижается. Бандит и впрямь по мне скучал. Это забавно. Вот почему я общаюсь с Пузиком – несмотря на весь осадок, который нанесла на него колония, а затем и резервация, он по сути остается таким, каким и был: по-детски непосредственным и простодушным.
– А если бы я тебе все же запретил, ты бы меня послушал? – поинтересовался я.
Пузик впал в задумчивость.
– Послушал, – неожиданно, кажется даже для самого себя, вдруг ответил он.
– Почему? – мне было любопытно, и я не совсем ясно мог прочитать ответ по его эмоциям.
– Потому что мне никогда никто ничего таким макаром не запрещал…наверно, – пацан колебался, не зная стоит ли продолжать.
Но мне уже было понятно. Один из плюсов эмпатии это то, что ты понимаешь гораздо больше, чем человек тебе говорит или хочет сказать. Пузику никогда и никто ничего не запрещал из добрых побуждений, потому что о нем никогда и никто не заботился по-настоящему – у него не было семьи. А ведь запрет – это по-своему тоже форма заботы. Я улыбнулся: даже когда Пузик попал в резервацию и его подобрали мы с Фреем, он был для нас больше игрушкой, забавным диким зверьком, который поднимает
