Часть 2. Под колпаком
Могуч был сидящий на троне. Могуч и страшен. Теперь-то Иван видел, что это вовсе не раскрашенная кукла, не увешанный драгоценностями манекен, а владыка, властитель. И все, лежащее, висящее, стоящее вокруг трона подчеркивало силу и величие восседающего на нем. Все будто кричало, вопияло — пади ниц, презренный, устрашись и распластайся, смирись и безропотно ожидай решения участи своей!
У подножия трона, по бокам от него, да и позади, наверное, грудами, пирамидами лежали какие-то полупрозрачные шары. Иван на них поначалу и внимания не обратил — лежат себе и лежат, значит, так надо. Но чем ближе он подходил, тем все более уверялся в догадке — внутри шаров были заключены головы… он не мог еще разобрать — двуглазые или трехглазые — но точно, головы разумных существ, или людей, или обитателей системы, харханановцев.
Двурогий заметил его взгляд, растерянность. И провозгласил почти добродушно:
— Не трепещи, червь, твоя безмозглая голова не удостоится такой чести! Там заключены вельможи и сановники, лица влиятельные и мудрые. Нам иногда бывает приятно взглянуть на них, вспомнить деяния их, взгрустнуть и расслабиться. Созерцание же твоего уродства может лишь прогнать аппетит и вызвать раздражение.
— И на том спасибо, — ответил Иван. И тут же перешел в атаку: — И все-таки, о мудрейший, видящий то, чего не видят амебы, черви, слизняки и прочие твари, ответь, зачем меня здесь удерживают и что от меня хотят, кому я нужен?
Ответ был прост.
— Никому не нужен! Ничего не хотят! Никто не удерживает! У тебя болезненное самомнение, ничтожный, тебя здесь просто терпят. И не более того!
Ивану припомнилось, как его бросали в подземелье, подвешивали за ноги… Хорошенькое терпение, нечего сказать! Но он не стал накалять обстановки.
— Так в чем же дело, — произнес он почти смиренно, — не стоит утруждаться, зачем терпеть такого-то червя? Отправьте его восвояси и дело с концом!
Двурогий подтянул лапы, скрестил их под собой. Подался вперед, вперив в Ивана черные бесстрастные глазища.
— Ты глуп, безнадежно глуп, слизняк! — произнес он медленно и разборчиво, словно пытаясь объяснить что-то бестолковому ученику. — Ну, представь себе — в великолепный, бескрайний и многолюдный зал собраний залетел жалкий комаришка. Он мерзостен, пакостен, гадостен, он вызывает легкое раздражение, если попадается на глаза кому-то… Но даже этот комаришка не настолько туп, чтобы думать, вот сейчас все повскакивают со своих мест, начнут гоняться за ним, бегать, стараться прихлопнуть его или выпроводить, нет, он — и то соображает, что ради него пошевельнется лишь тот, кому он слишком будет досаждать. Понимаешь разницу между этим безмозглым существом и тобой?! Ты на порядок безмозглее — вот и вся разница! Да на два порядка самонадеяннее! Мы не можем даже жалеть тебя, ибо ты не достоин жалости, как недостойна ее амеба, гибнущая под пяткой.
Иван сделал еще шаг вперед. Теперь он видел, что и в колоннах замурован кто-то, точнее, чьи-то тела — можно было разобрать, где руки, туловища, головы, лапы… но деталей видно не было. Иван не претендовал на роль натуралиста-исследователя.
— Ну, так что же проще, — сказал он с вызовом, — откройте форточку — и жалкий комаришка вылетит сам!
Двурогий начал было скрежетать, но снова поперхнулся.
— Форточка открыта. Лети!
— Куда? — поинтересовался Иван.
— С тобой тяжело, комаришка, ты утомляешь! Неужто ты можешь в гордыне своей помыслить, что ради такой жалкой твари кто-то поднимет руку, укажет направление?! Ты смешон!
— Сам болтаешь со мной уже полчаса! И это не в тягость. А указать, куда лететь, не под силу, вставать лень?
— Указать можно тому, кто видит указываемое направление. Это первое, червь. — Двурогий вытащил из-под себя когтистую нижнюю лапу, изогнулся, достал ею один из шаров, поднес к глазам. Голос его стал напевным, отвлеченным. — А второе заключается в том, что с тобой разговаривает лишь часть нашей множественной сущности, которая предается отдыху в зале Блаженства. Целого ты никогда не увидишь, тебе его даже нечем увидеть! Что же касается нашего разговора с тобой… Ты видал, наверное, как поймавший комаришку за лапку или крылышко разглядывает трепещущее тельце. Насколько же хватает любопытства, подумай? Секунда, две, три, не больше, потом он или давит, или просто отбрасывает ничтожное насекомое.
Иван вздохнул. Он как-то с трудом входил в роль комара.
— Стало быть, интереса нету, контакт невозможен, точек соприкосновения не найти, верно? — поинтересовался он.
Двурогий долго не отвечал. Он был поглощен созерцанием шара. Ивану даже показалось на мгновение, что он разговаривает с головой, заключенной в прозрачную сферу. Но двурогий все же ответил. Слова прозвучали словно из-за стены:
— Какой контакт может быть у амебы и пятки? Ну, пошевели своим засохшим предмозжечком?
Иван не стал углубляться в размышления по части возможных контактов. Он поступил проще.
— Ну что же, тогда я пойду? — сказал он полувопросительно, поглядывая по сторонам, ища выход.
Двурогий не отвечал минут восемь. Потом один его глаз посмотрел на Ивана. Восьмипалая лапа с жезлом оторвалась от подлокотника, вытянулась вперед.
— Иди, амеба. Мы тебе укажем направление! Жезл непонятным образом вытянулся, чуть не ударив Ивана в лицо. Что-то на его конце сверкнуло — и…
И Иван снова оказался висящим на цепи в мрачном и сыром подземелье. Привиделось, подумал он, в бреду привиделось, от прилива крови к голове. Но развить свою мысль он не успел, так как неожиданно заметил, что висит вовсе не по-прежнему, что теперь он растянут на четырех цепях, две из которых, прикрепленные к лодыжкам, уходили вверх, к двум крючьям, а две другие, охватывавшие своими концами запястья, крепились к толстенным скобам, вбитым в каменный пол.
— Дела-а, — протянул он в изумлении. Дергаться и трепыхаться не было смысла. Он счет нужным подвести некоторый итог, и заключил: — С комарами-то эдак не обращаются, перебор тут, одного железа сколько! А трудов?!
Голос двурогого прозвучал в ушах:
— А нам и это не в труд, сам видал, слизняк. Повиси, глядишь, и созреешь, дойдешь! А если серьезно, считай, что на первый раз от тебя отмахнулись, помни, какой нынче год-то, благодари избавителей и благодетелей своих. А чтоб не скучно было — вот тебе развлеченьице!
Голос пропал. А вместо него вдруг перед лицом Ивана появился висящий прямо в воздухе прозрачный шар. Иван даже не понял, зачем он здесь и что внутри. Но когда ошеломление прошло, он увидал, что внутри сферы заключена голова его русоволосой знакомой, голова прекрасной Ланы. И смотрела эта голова на Ивана вполне живыми, влажными глазами… Иван зажмурился, укусил себя за губу, встряхнул головой. Но видение от этого не исчезло. Лана смотрела на него немигающим застывшим взглядом.
— Неужели они и на это способны?! — процедил сквозь зубы Иван. — Изверги!
Он отвернулся. Но перед его глазами ослепительно засиял другой шар — втрое больший. Из груди Ивана вырвался стон.
Иван хотел отвернуться, зажмурить глаза, но не мог, не давалось это никакими силами — внутри
