Добро на ней будет, и Совесть, и Справедливость…
Он снова увидел себя, стоящим под этими Куполами, под сводами Храма.
Услышал: «Иди! И да будь благословен!»
А Москва уже уплывала. И набегали зелёные долы, голубели озера… и он стал снижаться над тем озером, в ту траву, и он упал в неё, упал лицом вниз, задохнулся от её терпкого духа, ткнулся лбом в сырую землю, не удержался, поцеловал её, припал к ней губами… и уснул.
Проснулся он в высоте. Земля уплывала от него, посверкивая серебристыми нитями, радуя глаз зеленью, переходящей в синеву. Вот она уже превратилась в шар, шарик, стала обращаться в голубую призрачную точку…
Но сверкнуло вдруг золотом, крохотной животворной золотинкой Святых Куполов. И Иван отчетливо осознал, что он видел это, именно это, что он когда-то, и не так давно, уже прощался с Землею, но наяву, в доподлинной жизни, и провожали его золотым сиянием Купола Храма, давали ему Знак. И он верил! Верил… Во что?! Память опять ускользала. Земля, где ты? В ослепительно белом просторе ничего кроме желтого теплого светила не было.
И вновь Ивана несло куда-то, влекло. Вновь ему было сказочно хорошо. И вновь будто из глубин пустоты стали сходиться к нему серые стены, серый пол, серый сферический потолок — они приближались, обретали ясные зримые контуры, пока не соединились и не превратились в длинный светлый коридор, по которому Иван вовсе не летел, а шёл, преодолевая тяжесть собственного тела, шёл, не спеша, медленно, шёл, пока не очутился перед отверстием в стене и не вошёл в темный зал, тот самый, из которого он когда-то вышел.
Стоило ему ступить на пол, в зале стало светло. Он знал, что сейчас надо идти в центр, туда, где стоял. И он пошёл. Отверстие за спиной затянулось.
Иван замер. Он ждал появления сияния. И фотоны-снежинки закружились вокруг него. И не было никаких ощущений.
И он уже стоял под сумрачным переливающимся небом возле развалин замка. И никакого висящего шара не видел. Только развалины, только земля в жухлой траве и жухлой листве, только чёрный тяжёлый свод небес…
Иван уселся на пыльную землю. Обхватил голову руками. Что же это было?
Он ничего не понимал. Машина перемещений? Нет, не машина! Мнемограф?
Непохоже.
Зал грез и видений? Бред! Всё бред! Откуда на этой чертовой планете все эти земные вещи, откуда?! Здесь что-то другое. Но он видел Землю, не макет, не грезу, не голограмму, а Землю — живую, настоящую! Почему он вышел из шара? Надо было облазить в нём всё, разобраться, понять! Нет! Это сейчас легко так говорить. А в шаре он был гостем. Его впустили и выпустили. Никто бы не дал ему нигде лазить… Ему показали то, чего он хотел. И всё! Не более! Обратного пути нет.
Сидеть сиднем было мало толку. И Иван побрел в замок. Ему хотелось покоя. Надо переждать до утра… Если оно здесь бывает, и в путь! Теперь надежда только на свои ноги и руки, на свою голову.
В спину веяло холодом, поднялся ветер, он гнал по земле палую листву, протяжно пел в руинах. Иван взобрался по крутой каменной лестнице наверх, по дороге вспугнув трёх существ с перепончатыми крыльями, похожих на земных летучих мышей, но более противных, гадких. Под сводами замка было тихо. Что за замок? Откуда он тут? И на каком вообще уровне развития находятся аборигены? Может, с ними и говорить-то не о чём, может, надо обождать с десяток веков? Замки, мечи, секиры, балахоны… но ведь и оптические волокна! голограммы! Д-статоры! Свихнуться можно!
По длинным переходам Иван пробрался в верхнее помещение замка, выше была только башенка с совершенно разрушенными изнутри ступенями. Иван даже не стал пытаться залезть на самый верх. Он выглянул в окно-бойницу — ветер растрепал его длинные волосы, разворошил бороду. Темнота, руины, мерцающее небо и гонимая ветром листва — ничего больше в этом мире не было.
Иван отошел от бойницы. И его внимание привлекла груда какого-то старья у стены. Сама по себе груда эта была неинтересна — хлам, тряпичный пыльный хлам.
Но она шевелилась. Крысы! — подумал поперву Иван. Что ещё могло быть под кучей дранья хоть и в ином мире! Иван облазил половину Вселенной, и он прекрасно знал, что крысы есть везде — пусть свои, местные, чём-то отличные или даже совсем не похожие на земных, но есть! А с крысами связываться — последнее дело!
И всё-таки он достал из-за широченного кожаного пояса меч и пару раз ткнул им в кучу. Резкий приглушенный плач остановил его. Это ещё что?
Ребенок?! Нет!
Иван отбросил в сторону полог тяжеленного проеденного насквозь занавеса — то ли портьеры, то ли бывшего балдахина — потом ещё что-то свалявшееся и сырое, пыль встала столбом в комнатушке. Сапогом сдвинул в сторону кучу мелкого мусора. Нечто юркое, вертлявое шмыгнуло из-под ног, затаилось в углу, притихло на миг, и вдруг разразилось жалобными рыданиями, писклявыми и противными.
Иван вскинул меч. Ещё миг — и он бы обрушил железо на голову своего давешнего противника. Омерзительный карлик-крысеныш, ставший ещё меньше и гаже, трясся в углу, пискляво рыдал, боялся поднять глаза на Ивана. По тельцу этого существа пробегали судороги, словно его трепало в агонии.
Балахон был темен и сыр.
Карлик загораживался своей корявой клюкой и причитал, бессвязно, гугняво.
Иван опустил меч, негоже его пакостить о всякую нечисть. Ему не было жалко карлика, хотя он видел, тот на последнем издыхании — вот-вот и совсем загнется.
— Кто ты? — спросил Иван вслух.
И ту же повторил свой вопрос мысленно, в привычной для многих обитателей Вселенной кодовой форме.
Он вспомнил, что его обеспечили на «базе» всем, абсолютно всем, но почему-то забыли про переговорник. А может, и не забыли?!
— Я умираю-ю-ю… — еле слышно донеслось из угла на самом что ни на есть русском языке, но с таким страшным захлебывающимся акцентом и неимоверной картавостью, что Иван поначалу не понял ничего.
— Я-а-а умир-р-ра-аю-ю… — протянул карлик вновь столь жалостливо, что Иван утратил последние сомнения, уверовал: вот сейчас умрет! и тогда он останется совсем один на безлюдной планете, посреди этих руин, и не будет даже ниточки, за которую можно зацепиться.
Только потом он вдруг удивился — откуда этот крысеныш…
— Не трогай меня, отойди от меня! — заверещал неожиданно карлик, чего-то испугавшись до смерти, не доверяя Ивану. — Уйди-ии!
Иван невольно отпрянул — не от страха, и не от неожиданности, а от накатившей брезгливости. И одновременно пришла мысль, что этот гаденыш всё-таки успел сканировать его мозг, считать если не всё, то многое, узнать язык и обучиться ему. Может, так, а может, и не так. Иван выжидал.
— Я тебе ничего плохого не сделал, — гнусавил карлик, — я наоборот хотел тебе помочь! Чего ты меня преследуешь?! Уходи-и-и! Нет, не уходи! Я умираю! Я вот прямо сейчас умру-у-у!!!
И это морщинистое ничтожество забилось в такой нешуточной истерике, что Ивану стало плохо, он отвернулся. Отвернулся, но успел заметить, как из-под капюшона на него, точнее, на его спину испытующе зыркнул совершенно спокойный и наглый выкаченный чёрный глаз — сверкнуло чёрным огоньком, и пропало! Рука сама по себе потянулась к рукояти меча.
Иван прыгнул в угол настолько неожиданно, что карлик не успел даже вздрогнуть. Острие меча вонзилось в грязный дубовый на вид пол рядом с корявой птичьей лапой, торчавшей из-под балахона.
— Убью! — пообещал Иван, холодно глядя на гаденыша. Он знал, что подобная нагло-трусливая нечисть признает только одно — силу.
В его голосе, взгляде и мыслях было столько решимости, что карлик клубком бросился в ноги, распластался и запричитал пуще прежнего. Он уже не собирался помирать.
— Всё расскажу! Всё! Только не губи! — частил он, захлебываясь и шмыгая носом. — Я тебе пригожусь!
Всё равно ты без меня пропадешь здесь, сгинешь ни за что-о-о…
