серьёзное.
Ажурные хитросплетённые фермы проплыли мимо, поражая глаз причудливой сканной вязью. Чаша отражателя светилась знакомым чёрным скрытым пламенем, непостижимым для человека. Среди поисковиков считалось дурной приметой заплывать в чашу, даже при необходимости осмотреть её — это дело обычно передоверяли технарям. Но Иван плевать хотел на все эти приметы и причуды. Он заплыл в чёрную полусферу с микроскопическими бритвенными краями. Незримое, пока ещё бездействующее поле, пронзило его насквозь со всех сторон, сдавило. Мрак чаши был чернее и страшнее мрака Вселенной. Даже на фоне чёрной пустоты Пространства отражатель казался провалом в безысходную тьму. Он втягивал в себя, засасывал… Что мог отражать он, всепоглощающий и бездонный! Но он был именно отражателем — отражателем той силы, что рождалась в полуметровой верной сфере-геодрайвере, висящей в его чёрной пасти. Когда-то много лет и веков назад мощь двигателей и движителей измерялась, как знал Иван, в лошадиных силах. За всю историю планеты Земля, на ней не было столько лошадей, сколько их было сейчас в этой полусфере. Циклопические силы таились в ней.
Иван ускорил ход. Теперь он нёсся прямо к люку верхнего шара, скользя взглядом по матово-серой поверхности капсулы. Ни единой царапины! Ни вмятинки! Ни щербинки! Новьё! Он всю жизнь мечтал о такой! И эти дедовские, но такие милые поручни-переходы! Он замер на минуту. Погладил рукой чёрную витую поверхность. В глазах полыхнуло. И увиделись ни с того, ни с сего два расплывчатых силуэта, то ли опирающиеся на поручни, то ли висящие на них, конвульсивно вздрагивающие, нестойкие… Иван тряхнул головой, зажмурил глаза. Но видение не пропало сразу. Оно было внутренним.
Медленно растаяли сиренево-жёлтые сполохи пламени, пропали силуэты.
Что за бред?! Откуда это?! Почему?!
Ивана бросило в пот — не хватало ещё галлюцинаций, миражей! Так и вовсе можно свихнуться! Там, на этом чёртовом приёме с хрустальным полом и жуткой старухой. Здесь! Он ещё раз выругался, вслух, не стесняясь никого — кого тут можно стесняться! Приложил ладонь к выступу у люка. И сказал:
— Сезам, откройся.
Створ исчез, будто его и не было. И Ивана мягко втянуло внутрь.
— Всё. Хватит психовать. Надо работать, — сказал он сам себе несвойственно строгим тоном. Но он вовсе не шутил. Ему и на самом деле хотелось как можно быстрее покончить со всеми этими заданиями и разведками, расследованиями и выведованиями. Не его это занятие, не его!
Первым делом он разоблачился и полез в биодушевую, где его сразу подхватили на свои мягкие и упругие руки регенерационно-тонизирующие струи, завертели, закрутили, вернули в него жизнь и вообще, вновь его создали.
Иван выполз из душевой на четвереньках, дополз до круглого бассейна, свалился в него. И уснул. Захлебнуться в оксигидросоставе было нельзя, им можно было дышать ещё лучше, чем самым напоённым кислородами и озонами земном воздухе где-нибудь в тайге, кедраче, вдалеке от людской суеты. После кошмарного истязующего переброса всё это казалось подлинным спасением.
Да, у Ивана не было времени лежать в реанимации месяц-другой, ему нужно быть свежим и готовым к действию через час, самое большее, два. Он спал, но он знал это — его внутренние часы уже работали в новом ритме.
Программа пока не напоминала о себе. Пока.
Он проснулся сразу. Не было ни полусна, ни дремотного оцепенения. Его словно выбросило из небытия в жизнь. Не одеваясь, не вытираясь, он почти бегом полетел в рубку. На миг замер перед сенсопультом. Включил полную прозрачность. Капсула шла полным ходом к цели. Её программа работала.
И снова он, совершенно голый, беззащитный, висел посреди Черноты.
Падал в Пропасть. Прозрачность была абсолютной. Она давала полное ощущение Пространства.
Она пугала. Она убивала. Редко кто из космолётчиков пользовался ею полностью. Иван был тем редким исключением — он оставался самим собою и на тёплой Земле и в ледяном Космосе. Он любил и Её, и Его.
Любил. Но это был не тот Космос, не его Пространство. Оно было иное, чужое. Он увидел это сразу. Пустота была густой, вязкой, она таила в себе столько всего, что сердце сжималось в нехорошем предчувствии. Пустота была колдовской. Иван сразу понял это. И он понял ещё одно — капсула не летела сама, не мчалась по своей и его воле, нет! Её притягивало каким-то колдовским магнитом, её всасывало колдовской силой в омут неведомого.
Иван пристально всмотрелся вперёд, в невидимую ещё цель, в Пустоту. И в глазах его стало зелено-зелено той вязкой пугающей предобморочной жуткой зеленью, которая сулит лишь одно… непробуждение.
Он с силой сжал виски. Заставил себя оторваться от Пустоты. Да, это дьявольское логово! Это лежбище Смерти! Зачем он дал согласие! Они обрекли его! Они всё знали — и всё равно обрекли!
Он никак не мог вспомнить событий последних недель, дней. Их будто вытравили из его памяти. Только эта странная встреча после «дикого пляжа», только отдых после Гадры… Но ведь было что-то ещё. Точно — было!
Он силился вспомнить, но не мог. Наваждение! Морок!
Сон наяву! Три Дня подготовки, эти спешные три дня он начинал вспоминать. Суета! Всё суета сует и всяческая суета! Нет! Было что-то важное, главное! Он как-то машинально провёл рукой по груди, будто пытаясь нащупать привычное, знакомое, своё… Но ничего не нащупал, и даже не смог понять, что — что там должно было быть.
Нет! Так нельзя! Иван сосредоточился, прогнал из головы всё лишнее, всё ненужное. Не время рефлексовать! Мало ли что может привидеться, прислышаться. Особенно тут, в проклятом месте, в секторе смерти… Да, он уже вошёл в этот сектор — слева от него, всего в трёх метрах, слабо пульсировал красный индикатор, утративший мгновение назад прозрачность.
Капсула пересекла незримую границу.
Вот он — сектор смерти!
Иван ожидал чего-то необычного, страшного. Но ничего не происходило.
Он по-прежнему висел в жуткой Пропасти Мироздания и одновременно стремительно падал в неё. Он чувствовал нутром — здесь нет того, привычного времени. Здесь не XXV-ый век от Рождества Христова, не 2479-ый год, и никакой другой. Здесь всё своё, в том числе и время. Ему захотелось немедленно отключить прозрачность, замкнуться в объёме, зримом объёме капсулы как в крепости. Он еле сдержал себя — нельзя поддаваться нахлынувшему ужасу, нельзя! Иначе конец! Теперь он ясно видел очерченный посреди вековечной Тьмы коридор — полыхающий мрачной колдовской зеленью туннель… Куда? Кто знает! Ни одному человеку не удавалось до сих пор выбраться из Того мира.
Ничего нельзя было объяснить, всё это не поддавалось земному материалистическому анализу. Здесь царили свои законы. И понимание этого приходило с самого начала. Индикатор сверкал малиновым подмигивающим зрачком, предупреждал. Но что толку предупреждать об опасности того, кто сам идёт ей навстречу. Иван до боли в глазах вглядывался в неизвестность. И видел уже, что никакого туннеля- коридора нет и не было, что всё наоборот, что капсула капелькой живой дрожащей ртути течёт по мрачной поверхности: мохнатой, дышащей, живой. Да, он висел совершенно один в этом Живом Пространстве и одновременно тёк с этой капелькой, видел её со стороны.
Такого нельзя было вынести! Рассудок отказывался принимать всю эту дьявольщину!
— Ничего! — проскрипел Иван, почти не разжимая губ. — Нечего!
Разберёмся!
Он уже собирался погасить прозрачность. И вдруг, без всякой на то причины, ясно осознавая, что это психоз, бред, бессмыслица, ощутил — сзади кто-то есть. Нервы!
Проклятые нервы! Это надо же так взвинтить себя! Иван был готов собственными руками, превозмогая боль, вырвать из себя эти чёртовы нервы. Но он не давал воли чувствам, он давил порывы, он выдерживал то, от чего обычный земной человек давно бы сошёл с ума. Там нет никого! Там не может быть никого! Капсула неудержимо, с немыслимой скоростью несет его вперёд — к загадочной планете Навей. Всё что позади — это лишь пройденный путь, пустота, там только пустота.
