— Слаавненькие ребятки, славненькие!
— А с чем они пришли к нам?! — сурово спросил Пак. И добавил, совсем зло добавил: — Может, ты за их воспитание возьмешься?!
Глаз Отшельника подернулся пеленой.
— Я вижу, вы созрели, — сказал тихо. — Ну что же, пора!
— И-ех, обдурил нас! А. мы-то и поверили, едрена простота! — пожаловался Хреноредьев.
— Это была маленькая проверочка. И вы ее не выдержали! Ни по каким статьям не выдержали! — сказал Отшельник. — Но это ровным счетом ничего не значит. Я вам не судья! Это вон Буба ваш все о судьях-то толкует, а я не берусь судить. Не мной этот мир создан, не мне и менять его. Так что, Хитрец, не собираюсь я вас воспитывать, была нужда! Хотел помочь, да вот не получается! Что же делать-то, как быть?! И здесь я призадумался, чего это я за вас-то решаю, как, мол, быть, то да се, третье да десятое… А катитесь-ка вы отсюда без всякой моей помощи!
Пак взглянул на него исподлобья.
— Как же мы без помощи твоей сквозь стену пройдем?
— Не надо сквозь! Я вам ходы покажу — и гуляйте! А хотите, так назад возвращайтесь, воля ваша!
— На все воля всевышнего, — поправил его Буба и выкатил налитой безумный глаз.
— И ты, дружок, не притворяйся! Не такой уж ты и чокнутый!
Отшельник подтянул ко рту-клювику трубочку, присосался. Банка пустела, далеко не первая банка. В огромной голове бурлило, переливалось что-то, какие-то вихревые потоки гуляли в глубинах полупрозрачного непостижимого мозга. И колыхалось еле заметное розовое сияние вокруг головы. Дышал Отшельник тяжело, с присвистом. Наконец оторвался.
— Как же мы дорогу-то найдем? И где выход? — спросил Пак.
— Был бы вход, Хитрец, — промолвил Отшельник, — а выход всегда отыщется.
Хенк бодрился, старался держать спину прямой. Но все это было напускным. Его шатало из стороны в сторону.
— Может, и впрямь тебя запереть в бункер, а? — предложило Чудовище. — Посидишь, отдохнешь немного? Жратвы и пойла я тебе приволоку…
— Сам полезай в бункер! — ответил Хенк.
Чудовище вздохнуло — тяжело, с присвистом и прихлюпом, с надрывом каким-то, так, что туриста обдало едким паром.
— Мне впору хоть на нижние ярусы спускаться, — пробурчало оно, — сам думай, Хенк, поселок они все равно пожгли, — людишек побили. Неужто ты считаешь, вот выползу я наверх, сдамся, и все путем пойдет?
Турист присел на корточки, привалился спиной к ржавой стене. На лбу у него выступила испарина, лицо было бледным, изможденным.
— Ни черта я не считаю, Биг! Я тебе уже говорил, они тебя из-под земли вытащат. Чего ты ко мне привязался, у меня советов нет, понял?!
Губы Хенка внезапно обмякли, глаза прикрылись, голова свесилась набок. И сам он сполз по стене на пол, скрючился в нелепой позе. Он был в обмороке.
— Ну и ладно! — сказало Чудовище вслух. — Чего будет, то и будет!
Оно подхватило туриста гибким сильным щупальцем, прижало его вместе с пулеметом к своему влажному волдыристому боку. И поплелось наверх.
Перебитые конечности постепенно восстанавливались. Чудовище чувствовало, как они оживают, как уходит прочь оцепенение. Организм его обладал способностью к регенерации, но, скорее всего, помогал Отшельник. Иначе бы ушло не меньше недели, прежде чем щупальца стали прежними — мощными, ухватистыми. И все же еще никогда в жизни Чудовище не чувствовало себя настолько измотанным, измученным, выжатым — и немудрено, после той трепки, что задала ему гигантская паучиха, после того безумного футбольного матча, в котором ему было суждено стать мячом, после кинжально-острых тисков, после невероятного напряжения всех сил.
— Ничего, Хенк, — проговорило Чудовище, проговорило опять вслух. — Сейчас мы передохнем! Мы заслужили маленькое право на маленький отдых.
Оскальзываясь и ударяясь боками о проржавевшие перильца, оно поднялось выше, почти к самой поверхности. Там была тихая бронированная комнатушка, в которой в былые стародавние времена жил смотритель. Туда-то и забралось Чудовище. Уложило туриста-приятеля на ворох полусгнившего тряпья. Осмотрелось.
Не сразу до него дошло, что в здесь может быть такое. Но было! В углу комнатушки стояло запыленное донельзя зеркало в витой деревянной, изъеденной червями раме. Было оно почти в рост человека. И потому Чудовищу пришлось пригнуться.
Оно выхватило из груды тряпок первую попавшуюся, смахнуло пыль с поверхности зеркала, потом протерло тщательнее.
Тряпка выпала из щупальца.
Это было свыше данных Богом и Природой сил — смотреть на подобное. Сегодня перекошенная и измятая, полуизуродованная морда выглядела особенно страшно и особенно мерзко. Волдыри и бородавки перемежались кровоточащими язвами, казалось, из каждой поры слизистой кожи сочилась гнойная зелень. Местами она запеклась, подернулась корочкой, залубенела — но и короста была изрезана сетью мелких трещинок. У носовых отверстий кожица свисала рваной, грубо наструганной лапшой, что-то черное, водянистое булькало и переливалось внутри, полипы шевелились будто живые существа, обладающие собственной волей. Ряды жвал судорожно подергивались, цеплялись друг за друга, путались, накладывались один на другой, усики бледно-розовых рецепторов трепыхались, полуисчезая в пузырящейся желтой пене. Два острых клыка обнажились, свисали ниже заросшего седой щетиной подбородка — распухший зев не принимал их, отвергал, высовывал наружу. Глаза прорвались сквозь кожу сразу в четырех местах, глядели бессмысленно, зло, устало. Они были не просто водянисто-желтыми с красными прожилками, как обычно, а налитыми, чуть не лопающимися от внутреннего давления. Нижний левый глаз был полузалеплен сиреневым подрагивающим бельмом… Нет, сегодня Чудовище не нравилось себе в сто крат сильнее, чем обычно.
Удар был мощным и безжалостным. Зеркало сразу же разлетелось вдребезги. Лишь стояла, чуть покачиваясь, витая, искусно вырезанная рама.
С диким сладострастием топтало Чудовище осколки, превращая их в почти что в пыль. Получайте! Так вам! Всем!!! И вам, безмозглые посельчане, вышвырнувшие собрата из поселка! И вам, охотнички, каратели! Всем!!! Сколько вас во всем мире, и здесь, в Подкуполье, и там, в Забарьерье?! Не больше, чем этих мельчайших сверкающих пылинок под ороговевшими ступнями! Так получайте! Это вам! Вам!! Вам!!!
Не удержавшись, Чудовище взревело, мотнуло головой — брызги желтой пены разлетелись по обросшим паутиной стенам.
Хенк приподнял голову:
— Что там! — проговорил он, морщась, словно от сильнейшей головной боли. — Что там?! Обстрел, что ли! Война! Пожар?!
Чудовище отвернулось от него. Не вымолвило ни словечка.
— У тебя, приятель, с мозгами не все в порядке, — протянул Хенк на одной ноте. И снова отключился.
Ладно, пускай он думает, что хочет, пускай они все думают, что хотят! Чудовищем вдруг завладело безразличие. Они такие, а я такой! Наплевать на все и на всех! Пускай громят, жгут, уничтожают… пускай вырезают всех, кто им не нравится, мне-то что, наплевать сто раз! Надо быть мудрым! Надо быть таким, как Отшельник. Надо забраться в свою пещеру, в свою берлогу, обставить себя банками и бутылками с пойлом… нет, сначала надо скопировать у него агрегат! А потом — банки, бутылки, пойло — с утра до вечера и с вечера до утра! И книги! Пока глаза глядят, книги! Жить только той жизнью, нереальной, придуманной, и
