было.
— А теперь — я.
Шандал с погашенными свечками стоял перед иконостасом. Скоба по-хозяйски, бесцеремонно взял горящую свечку, от нее засветил другие. Одну, вторую, третью. Суровые лики святых глянули с темно- золотистых закопченных досок.
— С оружием да в головном уборе в святилище, — осуждающе сказал отец Леонид, быстро справившись с волнением.
— Не твое дело, поп. — Скоба корявым пальцем грубо ткнул в край иконы, где виднелись следы от выдернутых гвоздиков.
— Образа-то в ризах были?
— В ризах…
— Небось, на одной эфтой серебра фунтик с лишком?
— Не знаю…
— Было. А куда смылилось?
Отец Леонид молчал.
— Ладно, не отвечай, — Скоба передвинулся к другой иконе.
— Все одно вранье будет…
Священник что-то хотел сказать, но тут Крахмальный Грош и Шишка втолкнули в полутемную церковь пленников со связанными за спиной бечевкой руками, и главарь шайки все внимание отдал им.
— Ну что, купец, — вплотную подступил он к Шагалову, — исповедуйся в храме Божьем, расскажи, куда ехал?
— И ты не молчи, помогай хозяину, — Шишка толкнул в плечо второго пленника.
— Чего еще надо? Все сказано, — угрюмо отозвался Шагалов.
— Значит, в Наумовку?
— В Наумовку.
— Ну-у, купец, так мы не поладим. Долго ждать недосуг, на терпенье я слаб. Учти.
— У Петра Иннокентьевича целый унтер-офицерский батальон на постое был. После красные пришли, разграбили, — вступился за хозяина доверенный.
— Вчистую? — глаза Скобы сверкнули из-под малахая.
— Вчистую.
— А кубышка? Без кубышки купцов не бывает. Верно я говорю, Крахмальный Грош?
— Не бывает, — подтвердил тот.
— А скажи, свечами толстыми, чай, торговал купец в соборе?
— Разными, — ответил Крахмальный Грош.
— Такие, поди, были? — взял Скоба с шандала огарок толщиной с указательный палец.
— Были, — кивнул сообщник.
— И такие? — в руках у Скобы оказался огарок совсем тонюсенький, с детский мизинчик.
— И такие. — Крахмальный Грош не понимал, куда клонит главарь.
— Столы, скамейки здесь есть?
Вопрос Скобы, вроде, был адресован священнику, однако он промолчал, а Шишка с готовностью закружил с зажженной свечкой по церкви в поисках мебели. Из правой двери алтарной принес широкую скамейку. Отец Леонид хотел было вмешаться, когда Шишка, проникнув в алтарь, чертыхаясь, возился со скамейкой, — двое до сей поры неприметных мужичков возникли перед ним, сжали руки: «Охолонись, батюшка».
— Там еще лавка, — сказал Шишка.
— Неси. — Скоба неожиданно размахнулся и ударил рукояткой маузера Шагалова по голове, так, что тот рухнул на пол. Только глухо ухнуло под сводами упавшее тело.
Приказание быстро было исполнено.
— А теперь привязывайте их к лавкам и обутки снимайте.
Помощники выполнили распоряжение главаря четко. Кинули, как куль, на скамью Шагалова, намертво прикрутили к ней веревками, которые, похоже, постоянно имели при себе. Пимы, портянки, носки полетели на пол.
Доверенный, кажется, ясно понял, к чему все клонится, как рыба, пойманная в сети, затрепыхался всем телом. Тщетно. Хваткие, как клешни, здоровенные руки разбойников утихомирили, примотали к лавке и его.
— Не позволю храм Божий в пыточную превращать, — раздался громкий голос священника.
— Общайся с Богом, поп, не вмешивайся, — посоветовал ему Скоба. Понизив голос до шепота, зловеще пообещал: — До тебя еще очередь дойдет.
Скоба из рук лучшего своего приятеля забрал свечку, склонился над очнувшимся купцом.
— Ну, говори, купец, не дури, — сказал почти дружелюбным тоном.
Глаза Шагалова, налившиеся слезами и кровью, смотрели с ненавистью. Он молчал.
— А ты? — переместился от купца ко второму пленнику, осветил ему лицо Скоба.
Постоял в ожидании, потом резко выпрямился, сказал, глядя на огонек свечи:
— Тряпками им рты забейте, шибко слыхать тут.
И это приказание главаря выполнили, не мешкая. Главарь присел на корточки, поднес свечу к большому пальцу ноги купца. От боли Шагалов дернулся всем телом, веревки не пускали. Скоба на секунду отдалил свечку. Опять приблизил. Медленно повел огонек по ногтям пальцев ноги, словно пересчитывая их. Пламя окутывало кончики пальцев. Запахло паленым.
— Этому-то ноги тоже погрей, — сказал Шишка деловито, буднично. — Это, глядишь, сговорчивей окажется.
И улыбка озарила лицо, когда бывший доверенный купца от первого же прикосновения огня к оголенным пальцам замычал, отчаянно затряс головой: дескать, согласен, согласен говорить.
Крахмальный Грош вынул ему кляп изо рта.
— Петр Иннокентьевич, — часто дыша, давясь воздухом, торопливо заговорил Головачев, — скажите. Они ж теперь все одно не отстанут. До заупокойной свечки доведут, а не отстанут.
Шагалов только плотнее прижимался щекой к лавке, таращил слезящиеся выпученные глаза на неприветливые темные лица икон.
— Сам скажи. Чего он тебе.
— Да что я знаю…
— Знаешь, не дури. — Шишка опять поднес горящую свечку к ноге Головачева, правда, ненадолго.
— Он позавчера объявился, чуть не год пропадал. Попросил коней достать, на заимку свезти.
— На какую заимку?
— На его. У Хайской дачи.
— Зачем свезти? Говори, говори, язык тебе — одно спасение, — подбадривал Шишка.
— Не сказывал.
— А где коней взял?
— У татарина одного под залог.
— Крупный, небось, залог купец дал?
— Да без гроша он пришел. В Красноярске дворничал, на путь домой собирал. Сам я за все платил.
— Ну-к, погрей ему лапы, да получше, чтоб врать не повадно, — вмешался Скоба в разговор. — Сдался бы тебе хозяин нищий. Платить за него, возить за так.
— Не за так. Не вру, — поспешил, упреждая продолжение пытки огнем, говорить Головачев. — На заимке, слово купца дал, рассчитается.
— Как? Чем рассчитается?
— Не обговаривали. Внакладе, сказал, не останешься.
— Дорогу к заимке можешь показать?
