закрытая толчком ноги, как шаги пересекли горницу, но почувствовала, что кто-то приблизился и подняла заплаканное лицо, чтобы выложить мужу всю правду — и умереть от его руки.
— Али не рада? — спросил вошедший и тряхнул русыми кудрями.
И опять в ее груди оборвалось и лопнуло что-то, по всему телу прокатился жар, от темечка до подошв, и она ухватилась обеими руками за мужскую рубаху, мокрую то ли от росы, то ли от крови и выскальзывающую из пальцев. Любимый подхватил ее на руки и заходил по горнице, баюкая, как маленького ребенка, а она ревела навзрыд, не в силах остановиться.
— Не плачь, моя лада, — произнес он, утешая; первую строку песни.
И женщина затихла, чтобы не услышать продолжения грустной повести о двух влюбленных, чтобы не накликать на себя такую же беду.
— Я люблю тебя, — молвил он охрипшим голосом, — и никому не отдам.
— И я, — выдохнула она.
— Я увезу тебя далеко-далеко, туда, где никто не живет. Только ты и я…
— …и наши дети, — добавила она.
— Не побоишься кары богов?
— С тобой я никого не боюсь.
Он положил ее на лавку и поцеловал страстно, а она прижала его к себе, не желая отпустить ни на миг. Он попробовал высвободиться из ее рук, неожиданно сильных, цепких, не сумел и подчинился им, позабыв о том, что времени у него нет…
…с поляны не доносилось ни звука: то ли пирующие загляделись на что-то необычное и от удивления не могли произнести ни слова, то ли упились и спали. Где-то вдалеке заржала лошадь, словно в ответ ей ухнула сова, коротко и грозно, и тишину разорвали истошные крики и звон мечей…
Она зажала уши руками и спрятала лицо в подушку, еще хранившую запах мужской головы. Если бы все шло хорошо, не было бы шума: побег любит тишину. Женщина беззвучно шевелила губами, призывая богов на помощь любимому, и если уберегут его, она больше не прогневит их, будет жить с мужем, храня ему верность до конца жизни.
Шум стих внезапно, словно дерущиеся окаменели по велению богов. Она встала с лавки, направилась к окну, не дошла и замерла посреди горницы, спиной к двери, к которой приближались шаги, неторопливые и уверенные — шаги победителя. Она знала, что ее ждет, поэтому с закрытыми глазами повернулась к вошедшему и гордо вскинула голову. Холодное острие меча уперлось в ее тело чуть ниже левой груди, напротив сердца, которое стучало часто и еле слышно, ожидая, когда железо прорвет кожу, легко пронзит мясо и располовинит маленький, трепещущий комочек, способный любить и ненавидеть. Острие замерло, словно наткнулось на кольчугу, жена открыла глаза, чтобы оскорблением добавить мужу решительности, увидела на клинке темные пятна и подалась вперед всем телом.
Муж ожидал этого, успел отдернуть меч, спрятал в ножны и со всей силы ударил ее кулаком в лицо. Она, словно перышко, улетела на лавку, стукнулась головой о стену и больше не чувствовала боли, ни телесной, ни душевной, как бы со стороны наблюдала за происходящим. Муж снял пояс с мечом, швырнул на пол с тем пренебрежением, с каким избавляются от ненужной вещи. Не разувшись, он залез на лавку, рывком перевернул женщину па живот и овладел ею грубо и по-скотски, намереваясь посильнее унизить, но так и не понял, не услышав ни стона, ни плача, добился ли своего…
…добился-таки, однако плакать начала лишь тогда, когда он вышел из пещеры, а если бы и остался, все равно ничего бы не заметил, потому что огонь в очаге почти потух, лица ее не разглядишь, а рот зажимала двумя руками, чтобы не вырвалось ни звука.
Обильные слезы — короткие слезы, на смену им пришли мысли о мести, и даже если за нее придется заплатить жизнью — быстрее встретиться с любимым в мире мертвых…
…она так сильно задумалась, что не услышала, как в избу зашел странник — молодой мужчина, высокий и худой, как жердь, с изможденным лицом и большими, глубоко посаженными глазами с длинными, на зависть женщинам, ресницами. Он, не спросив разрешения у хозяйки, подкинул дров в печь и протянул к огню руки, маленькие, с тонкими пальцами, собрался что-то сказать, но зашелся в кашле, затяжном, чахоточном, согнувшим его пополам, а когда затих и распрямился на лбу и на висках крупным бисером засверкали капли пота, а глаза запали еще глубже и словно бы стали больше и печальнее. На тонких алых губах появилась робкая улыбка, извиняющаяся не только за болезнь, но и за то, что пришел сюда.
— Я хотел… — начал он объяснять — и опять согнулся в кашле.
Она подошла к чахоточному, прижала его склоненную голову к своей груди и погладила по- матерински. Волосы были необычайно мягки, казалось, к пуху прикасаешься, такие бывают у маленьких детей. Откашлявшись, странник опустился на колени, взял ее руку, покрыл поцелуями. Не отпуская руки, он прижался лицом к теплым женским бедрам и всхлипнул, одновременно и жалобно и блаженно. А она свободной рукой перебирала его пуховые волосы, позабыв все обиды, причиненные ей мужчинами…
…рука ее скользнула по беличьему меху, и показалось, что все еще гладит мужские волосы, утешая, а заодно и благодаря, что снял коросту с ее сердца. В очаге задорно потрескивали поленья, и теплый воздух волнами накатывался на ее тело, разомлевшее от мужских ласк, нежных и утонченных. Хоть и не был он похож на ее любимого, все равно чудилось, что эти два мужчины — две половинки одного целого. Как бы там ни было, а теперь она в каждом будет видеть своего любимого, представлять, что целуется именно с ним — и так оно и будет…
…муж был настолько пьян, что умудрился удариться о дверной косяк и правым и левым плечом. Остановившись посреди горницы, он почесал оба плеча и спину между лопатками, отрыгнул громко и смачно, наполнив избу густым запахом перегара и лука.
— М-м… — замычал он, то ли от удовольствия, то ли поняв, где находится, добрался на заплетающихся ногах до лавки и рухнул на нее, как подкошенный, придавив жену.
Жена оттолкнула его на край и потерла ушибленное бедро и бок. Следовало бы высказать мужу все, что думает о его беспробудном пьянстве, но он уже захрапел. Она стянула с его ног сапоги и мокрые от пота портянки, швырнула в сени, снова легла и, когда муж во сне перевернулся на спину и откинул руку ей на живот, толкнула его в бок что есть мочи.
— М-м… — промычал он и повернулся к жене лицом. Широко распахнутые глаза долго всматривались в женщину, наконец-то узнали, и тогда в ход пошли руки, помявшие грудь и ягодицы. Муж еще раз мыкнул и требовательно раздвинул женины ноги.
Она покорно подчинилась и начала думать о любимом, однако никак не могла сосредоточиться на воспоминаниях: мешали вонь перегара и лука. Жена прикрыла нос ладонью, это не помогло, тогда принялась в уме делать завтрашние дела по дому: доила корову, растапливала печь, шла за водой, готовила обед. Вроде бы все переделала, а муж еще пыхтел на ней, не столько от удовольствия, сколько из упрямства, не любил оставлять работу недоделанной. Тогда жена перешла к послезавтрашнему дню, и когда она собиралась накрывать стол к ужину, муж добился своего и слез с нее, моментально захрапев. Жена оттолкнула его, чтобы не дышал в ухо перегаром и луком, да так сильно, что муж свалился на пол.
— М-м… — послышалось из-под лавки, муж встал на четвереньки и пополз к двери, наверное, по нужде захотел…
…около входа в пещеру пожурчала, разбиваясь о камни, мощная струя, и нетвердые шаги удалились в ту сторону, где шел пир. Оттуда послышались веселые и насмешливые голоса, грохнули раскаты безудержного хохота. Пьяные — почему бы и не посмеяться?! Пирующие в очередной раз позвенели чашами, затихли ненадолго, и к пещере начали приближаться шаги — не совсем трезвые, но и пьяными не назовешь, неторопливые и усталые, как у пахаря в конце рабочего дня…
…он сел на лавку, широкорото зевнул, потянулся, хрустнув костями. Заметив, что жена не спит,
