потом, по прошествии отпуска и лечения, еще долго служили на благо людям и Отечеству. Изможденный кивал.
— Ну, а наруже-то что?
— Наруже ад кромешный, прости Господи! — отвечал служитель.
Иван не стал рассказывать о своих видениях, все равно не поверит ему никто, только молва нехорошая пойдет. Хотя какая тут молва! В Храме осталось четыреста двадцать шесть человек, все наперечет, если служитель не помутился разумом.
— Стоим одни на всей Земле, — рассказывал тот, — чудо Господне! И нет сюда нечисти доступа. Но и нам выхода нет. Уже семеро пытались вылазки делать, да так и пропали в когтях и пастях поганых. Мрак ныне повсюду и темень беспросветная. Будто эти изверги солнце затмили!
Лишь одна крохотная свечечка освещала каморку служителя, бросая тени на лица, стены, убогую утварь. Но Иван видел все хорошо, еще бы — после адского мрака Океана Смерти на Земле-матушке было все неплохо, даже ночь днем казалась. Со Светом же нынешнее бытие Иван и не сравнивал, незачем и попусту.
— Но служба идет беспременно. Во искупление и прощение грехов наших. Да, видно, не слышит нас Господь! — служитель торопливо перекрестился.
О главном он почти не говорил. Но Иван и сам догадывался — голодно, и больше негде брать съестных припасов, почти полгода в осаде, все — и священники, облеченные саном, и прислуживающие, и прихожане уцелевшие, и случайные беглецы, спасшиеся во Храме, ремни затягивали потуже. И надеялись только на Бога. Больше и не на кого было надеяться, связь отсутствовала, да и самого мира людского, по рассказу изможденного, тоже не оставалось. И ждала их неминуемая тяжкая и мученическая кончина.
— Святейшего схоронили полтора месяца назад, — поведал служитель, перекрестился, пригладил короткую растрепанную бороду. — Господи, упокой душу его! Так во время службы и помер. Царствие ему небесное! А этот… хмурый такой, с облезлой псиной, давно ушел. Плакал очень по тебе, горевал сильно, а потом и ушел — прямо во мрак, к иродам бесовским!
— Кеша?
— Может, и Кеша, — согласился изможденный, — с протезами черными вместо рук. Хорошие протезы были, лучше настоящих! — Он вытянул свои черные костлявые руки ладонями вверх. И тяжко вздохнул. И вдруг спросил: — Неужто и есть не хочется?!
Иван помотал головой.
— Нет, не хочется, — ответил тихо, — в себя никак не приду.
— Еще бы! — изможденный снова перекрестился. — С того света возвернуться!
Иван сидел, разминал затекшие кисти. Столько времени пролежать в каменном гробу, в сырости, холоде! Он неспешно расстегнул ворот, провел шершавой ладонью под сердцем — шрам был, грубый, мозолистый, такие не остаются после операций. Поделом! Мало еще, надо было бы проучить его как следует… ну да ладно, простили! Ладонь поползла выше и нащупала маленький железный крестик. Сохранился, слава Богу! Но ведь его не было… ведь его сорвали… Эх, память! Хотелось сидеть вот так и вспоминать долго, целую вечность. Чудо! Служка не верил, что он воскрес из мертвых аки библейский Лазарь. Ну и пусть. Ивану не верилось в иное — Храм Христа Спасителя стоял. Стоял вопреки всему, стоял, недоступный для нечисти, для поганых выползней. Стоял один во всей погасшей вдруг, погруженной во мрак Земле. Вот где чудо подлинное! А раз так, значит, есть на свете сила, что выстоит в любую годину, что сильнее сатанинских напастей. Есть! Он знал это теперь очень хорошо. Сила силу ломит. Вот и просидеть бы так… ну хотя бы пока сидится! Дать рукам раскрутиться, ногам расходиться… Нет, нельзя. Надо с чего-то начинать. А с чего тут начнешь, бесы обложили Храм, нет пути наружу. И где круги очищения? и где многомудрые веды, сыны Господни? и как отсюда в Старый мир податься?! Ведь надо спешить, а то поздно будет… Нет, не будет! Сказано было — время умерит свой ход. Но сидеть сложа руки не-пристало. Что еще может сказать этот изможденный страдалец, ведь и так все ясно. Пора за дело браться. Руки-ноги работают, голова тоже начинает потихоньку, силы прибывают, веры вдосталь… Надо бы и внутреннюю связь проверить.
— Чего примолк-то? — поинтересовался служитель и протянул горбушку черствую. — Тяжко?
— Тяжко, — машинально ответил Иван. И попросил: — Водицы бы глоток!
Горбушка исчезла в тряпице. Пригодится еще. Но воды было тоже совсем мало, собирали в основном по каплям из одной скважинки. Дождевая да из Москва-реки колодезная были испоганены, не годились в питье. Служитель нацедил пару глоточков в чашку.
Иван достал из набедренного клапана пригоршню стимуляторов, не глядя пихнул в рот, запил. Обождал с полминуты. Потом настроился на Дила Бронкса. Трижды звал мысленно. Но внутренний голос его будто уперся в каменную стену, так бывало, когда связь работала в одну сторону. Тихо. Пусто. Погиб старина Дил! А может, сбежал с Земли и из Солнечной, сбежал куда-нибудь подальше со своего сверкающего Дубль-Бига. В голове зашумело с непривычки. Начало подташнивать. Всякое могло быть, Иван не ожидал, что внутренняя связь будет работать после того, что с ним стряслось, после того, что случилось на Земле. И все же! «Глеб! Глеб!! Ты слышишь меня?!» — от напряжения Иван взмок. Сизов, если его только не пришибли и не пригрызли, должен был сейчас сидеть на флагмане, где-то в пределах Солнечной системы, ежели очень далеко — сигнал не дойдет, но, может, не дальше Марса, кто его знает. Иван раскачивал свой отвыкший от работы мозг, давил на него, заставлял просыпаться. «Глеб! Глеб!! Отзовись!» — молил он. И уже когда почти отчаялся, нежданно-негаданно пришел сиплый отклик: «Бред! Это бред! Значит, я схожу с ума…» И наплыли на Ивана видения каких-то мрачных подземелий в кровавых отсветах, донеслись мученические стоны. «Это я, Глеб! — почти вслух заорал он. — Ты ведь слышишь меня?!»
Служка вдруг обеспокоенно затянул в Ивановы глаза, дернул за рукав. Но Иван ожег его сердитым взглядом.
«Не тереби меня… — донеслось в мозг глухо, еле слышно, — я схожу с ума, я и так слишком долго держался, а теперь все… это ты Иван?» Услышал! Действует связь! Иван сосредоточился, не время еще радоваться. «Где ты, Глеб? Отвечай?!» Сип донесся не сразу, словно отдаляясь: «..далеко, Иван, очень далеко, в самом аду подземном. Не добомбили мы их, гадов, не добили! Вот туда и сволокли, ниже дна морского, Ваня…» Сип стих, растворился в пустоте тишины. Не добили? Неужели он под пробитой, развороченной Антарктидой?! Нет, Глеб, видно, и впрямь сошел с ума. Иван звал его еще долго. Но все понапрасну.
Служитель обеспокоился не на шутку.
— Может, врача позвать? — предложил он. — Подлечиться-то, наверное, надо малость, еще бы — столько пролежать? Я быстро сбегаю, там есть один из прихожан, он всех врачует?!
— Нет!
Иван усадил служителя на лавку. Какой еще врач, его болезни теперь только могила вылечит!
— Ты на меня не обращай внимания, — тихо попросил он, — это ведь после лежки как контузия, понял? Пройдет! Где у тебя тут прикорнуть на пару часиков можно?
Служитель отвел его в конурку еще меньшую, задернул занавеску. И ушел, ему пора было туда, под своды, где без конца и начала шло богослужение, где молили только об одном — об избавлении Земли от кары заслуженной.
А Иван притулился в углу, под образами. Принялся вызывать Иннокентия Булыгина, человека серьезного и непростого, потерявшего счет барьерам. Да и кто их сейчас считал?!
Кеша откликнулся на удивление быстро.
— Чего там еще?! — резанул почти в уши его хриплый голос.
— Живой?! — обрадовался Иван.
Кеша не понял. И ему пришлось долго втолковывать, что отлежался, пришел в себя, выжил.
— Я ж тебя, холодного, своими руками в гроб положил! — упрямо твердил ветеран и беглый каторжник. — Вот и Хар свидетель — помер ты, Иван, вчистую помер, безвозвратно, на руках моих!
Ивану надоело оправдываться. И он рявкнул на Кешу:
— Молчать! Хватит! Заладил одно и тоже… Отвечай, когда старшие по чину спрашивают — где находишься?!
Кеша долго и недовольно сопел, потом ответил с обидой:
— Не время чинами меряться, профукали мы все чины свои. А сижу я в склепе на кладбище, тут
