главе их сын генерала Инальдо. Это под его предводительством чернь штурмовала Дворец.
Крупным планом лицо Эрана. Внезапно он широко открывает глаза и прислушивается. Внизу вновь начинается штурм. Оттуда доносятся невнятные крики, иногда комната на мгновение озаряется вспышкой от лучей.
Раздаются сразу несколько сигналов коммуникаторов. Плауде и Хорбигейл срываются со своих мест и спешат к ним. Эран с несвойственной его возрасту прытью встает и подходит к окну. Оно лучестойко и пока ему ничего не грозит. Из окна видна освещенная огнем площадь перед Дворцом и смутные, перемещающиеся по ней фигурки.
Старик нажимает кнопку, дверь мягко отходит в сторону, и он выходит на балкон. В лицо ему ударяет сладковатый ветер сельвы, приносящий запах дыма.
— Все кончено! — говорит Эран, и его голос отчетливо разносится в прохладном ночном воздухе. — Все кончено!
Плауде слышит его голос, поворачивается и протягивает руку, как будто на расстоянии в десяток метров сможет его остановить. В это время Эран резко перебрасывает свое тело через балюстраду, и оно летит вниз. Через мгновение оттуда доносится глухой звук падения. Еще через мгновение ворота Дворца обрушиваются, и в следующие минуты воздух оглашают лишь вопли умирающих защитников.
— Огонь!
Лучи вырываются из стволов и подрубают шеренгу реммитов. Те падают. Некоторые еще шевелятся, и их добивают. На влажной земле — вал из трупов. На место убитых пригоняют новую толпу аборигенов, в которой можно видеть и людей. Все повторяется сначала.
Это расправа над уцелевшими во время штурма Юнгейла, Тайра и Нуссена. Командует ею Кардуччи. Он возвышается над расстрелом, стоя на обрубке древней каменной стеллы. Видны его оскаленные зубы, когда он вновь и вновь командует:
— Огонь!
Сзади него виднеются фигуры Эммаура и полковника Витовта Штиры, адъютанта мятежного судьи. Они взирают на казнь.
Кардуччи чего-то ждет. Видно, как его пальцы перебирают какую-то вещь. Внезапно крупным планом — в его пальцах небольшой лучемет.
— Огонь!
Вдруг рядом с Кардуччи появляется солдат. Это посыльный. Он добрался сюда из Номона. Вполголоса он что-то говорит Кардуччи. Лицо того проясняется. Он поворачивается к Эммауру и Штире. Пальцы его твердо сжимают лучемет. Он направлен на бывших мятежников.
— Что-нибудь случилось? — спрашивает Штира, испуганно глядя на него. — Что-то случилось, генерал?
— Да, — медленно отвечает Кардуччи. — Хорошие вести от Инальдо. Дворец взят, все члены Коллегии погибли.
— Слава Богу, — басит Эммаур. — Теперь все будет в порядке.
— Это точно, — тянет Кардуччи. — Все будет в порядке. Но будет без вас
И не успевают Эммаур и Штира сообразить, в чем дело, луч по очереди прожигает их насквозь.
— Ведь они уже не нужны мне, — как бы оправдываясь, говорит Кардуччи, пряча лучемет.
Но даже никакой тени оправдания нет на его лице, когда он поворачивается к последней горстке представителей древней расы, которая скоро перестанет существовать вовсе.
— Огонь! — командует генерал Ездра Кардуччи. Ибо настало Время Силы.
Нет разума
На подходе к пятому десятку Рассел Рассел стал свидетелем неизмеримого величия Бездны. Он не знал, да и не хотел знать, что таилось в глубине черных, неосвещенных звездами пространств и какие сюрпризы преподнесут они своим будущим исследователям. Он просто увидел то, о чем говорилось и писалось так много, и это потрясло его, пожалуй, даже больше, чем картины многочисленных миров, которые ему приходилось лицезреть. Если же копнуть поглубже, даже не это привело его в такой странный трепет, граничащий с каким-то боязливым благоговением, а так и не обнаруженная его цель, ради которой он преодолел неисчислимые парсеки темного безмолвия. Пропетляв из-за этого самыми немыслимыми путями, пострадав от самых разнообразных напастей и проделав титаническую для одного человека работу, он оказался внезапно на краю и теперь был обескуражен. Дальше пути не было, а следовательно, не оставалось и надежды на то, что он хоть что-нибудь отыщет. Его корабль висел чуть накренившись в извечной пустоте перед лицом Великой Запредельной Тьмы, а под ним сиял молочный край Галактики, четко вырисовываясь на фоне окружающей ее черноты, состоящий из тысяч ярких и блеклых солнц. Внутри корабля скорчился Рассел Рассел, человек, у которого внезапно была выбита почва из-под ног.
Наконец он очнулся. Первое впечатление прошло. Он медленно встал из пилотского кресла и, пройдя в задний отсек своего небольшого одноместного судна, налил себе кофе. Так, с чашкой в руках, он снова прошел в рубку управления. Да, он сполна почувствовал давящую силу безмерных звездных пустынь, и пришло осознание себя мелкой песчинкой, мыслящим тростником, как представляли себе древние. И пришло это не тогда, когда над ним нависали странные чужие небеса, белые, черные, желтые, коричневые, серебристые, не тогда, когда три, а то и целый десяток солнц бороздил эти небеса над ним, а вот именно теперь, когда он оказался на краю своей жизни и своих мечтаний.
Рассел был сильный человек. Слабый не выдержал бы всех этих бесконечных перегрузок, и уж точно не вытерпел бы страшного одиночества и тишины, которые неотступно нависают над каждым разведчиком. Не то чтобы ему было абсолютно незнакомо чувство страха. Просто он никогда не думал о нем как о чем-то совершенно непреодолимом. Никто не стоял над ним. По сути сказать, он был энтузиаст, один из многих. А потому все эти громкие слова — содружество, федерация, союз, лига — ничего для него не значили. Он верил лишь в одно — в разум, и искал его, преисполнившись благих намерений.
Рассел искал разум. Он не был корыстолюбив, не искал наград, и его вера в великое будущее человечества, вступившего в союз с равным ему разумом, подстегивала его, гнала вперед и вперед. Но теперь поиски были закончены. В одиночку он исследовал множество миров, видел тьму картин, иногда завораживающих, иногда пьянящих, иногда чарующих, а подчас просто жутких. Но нигде не нашел он разума. Что проще — единый проблеск разума, искорка понимания в чужих глазах, внезапный поток ответной речи, пожатие руки рукой, или клешней, или веткою, или щупальцем, просто какие-нибудь звуки в ответ, разумные звуки в ответ, а не рык или коварный бросок. Рассел мечтал об этом, желал этого, видел это во сне — но наяву ему приходилось туго. Он искал — и не находил.
Он допил кофе и бросил чашку на пол. Затем достал свой журнал. Здесь было отмечено все, что он видел, потому что Рассел был скрупулезен, даже в чем-то мелочен. Журнал этот представлялся для исследователей просто неисчерпаемым кладезем сведений о невиданных планетах. Сведения, сведения, сведения теснились в нем, наползали друг на друга, загромождали все — когда-нибудь кто-нибудь разберет их. Но не Рассел.
Он перелистнул несколько страниц и на последней отчеркнул ногтем строчку. Длинная строка, состоящая из нудного перечня цифр, букв и непонятных значков, обозначала планету, еще один мир, который Расселу в последний раз предстояло обследовать. Если и здесь ничего… Тогда возвращение домой. Но об этом у него никогда не находилось времени подумать. Что будет? Что будет, когда он вернется? Что он станет делать? Поневоле эти бесконечные поиски стали его второй жизнью, и оказалось теперь, что ему совсем не хотелось расставаться с нею.
Корявые неясные значки. Наверное, тип звезды, разновидность спектра. Что еще? Он не знал. Он кинул журнал туда, откуда взял его, и вывел корабль из дрейфа. Перед ним была цель, а Рассел был не из тех людей, которые способны бездействовать, когда у них есть цель.
Предоставив судну лететь заданным курсом, он вновь погрузился в раздумья. Разум. Как можно
