Смерти. С воем, с сатанинскими визгами, злобным и истошным зудением возвращалось все на круги своя, чтобы уже никогда не подняться из Преисподней.
И только издыхающий червь полз на Ивана.
И Иван умирал от ран, от боли, от невероятного напряжения. Он еле стоял на ногах. Он падал, поднимался, истекал кровью. Но шел на этого червя, на гнусного змея. С яростным криком, превозмогая себя, проваливаясь в темноту, он схватил гадину вырождения за голову и хвост, разорвал на две части и бросил в затягивающуюся черную дыру провала. Успел! Осыпающиеся черные глыбищи закрыли собою все, заткнули Сквозной Канал, сомкнулись, не оставляя и щели.
А Ивана, полуживого, истерзанного, избитого, изможденного швырнуло куда-то вверх, протянуло сквозь тенеты паутин, бросило в раскаленный песок, перевернуло, ударило — и снова швырнуло, но теперь уже в обжигающий снег, и снова завертело, закружило, обволокло белесым туманом, повалило в густую зеленую траву под высоким синим небом.
Он ничего не видел, не слышал, он умирал… Но он знал, что сумел разорвать временную петлю, сумел донести свой крест до конца.
Эпилог. На круги своя
Еще не узрев никого, но зная, что Он уже здесь, Иван опустился на колени, склонил голову и тихо сказал:
— Я исполнил Волю Твою. Возмездие свершилось.
Сокровенное дотоле тепло проникло внутрь его тела, наполнило его светом и воздушной легкостью. Он сразу воспрял духом, будто невидимая кристально чистая струя смыла проникшую в каждую пору кожи и души коросту тягот, страданий и болезненной памяти.
— Встань!
Иван поднялся с колен. Прямо и открыто посмотрел в серые бездонные глаза — в них были все миры Бытия: и старые, и новые, и еще не родившиеся, и уже давно ушедшие. Светловолосый человек, ослепительно похожий на него, но весь напоенный совершенством и могуществом, будто сотканный из самого Света, стоял напротив него — не выше, и не ниже, а вровень, лицо в лицо, глаза в глаза… Всеблагой и Извечный!
— Ты исполнил свою волю и волю всех, созданных по Образу и Подобию, наделенных душою и разумом. Ты был послан в погибающий мир, чтобы спасти его. И ты выдержал испытание. Но ты не был игрушкой в чужих руках. Ты вершил суд и возмездие сам — за себя и всех детей Моих. А Я… Я только верил в тебя. И ждал.
— Нет! — выкрикнул Иван истово. — Нет! Ты вел меня везде и всюду! Ты был со мною! Никогда бы я один не выдержал и тысячной доли того, что пришлось испытать мне на тяжком пути…
— Успокойся.
Сероглазый обнял его за плечи, прижал к себе. Прикосновение легких рук было почти неощутимым. Но Иван сразу успокоился, тишина и благость объяли его исстрадавшуюся душу. И теплой, мягкой волной накатило осознание того, что он сам прошел свой крестный путь — от начала и до конца, через все невзгоды и тернии, через кровь, муки, ужас, лишения, разлуки, битвы и тяжкий ежечасный, ежедневный труд. Он сам! И это не было гордыней. Это было осознанием себя. Его вела вера. Иди, и да будь благословен! Только сейчас во всей полноте до него дошел смысл этих тихих слов. Иди! Ибо благословляющий тебя не идет с тобой. Он лишь верит в тебя и ждет. И весь путь свой ты должен проделать сам, даже если это путь спасителя людского, путь, уготованный не для смертных… Иди! И да будь благословен!
— Я был с тобою лишь памятью обо Мне и верой в правое дело, — проникли в сердце слова сероглазого.
— Да, — откликнулся Иван, молча, не раскрывая рта, — но и этого было достаточно. Я был Твоим Мечом в мире зла! И я сокрушил его!
Сероглазый отстранился. Испытующе посмотрел на Ивана.
— Зла в мире не убавилось, — сказал он еле слышно.
— Как же так? — растерялся Иван.
— Ты лишь избавил земные миры от напастей и спас род человеческий. Но ты не истребил зла. Оно неистребимо пока есть жизнь. И оно вернется в новых ипостасях. И люди не узнают его в другом обличий. И все начнется сначала… Покоя не будет.
— Значит, все было зря, — понуро изрек Иван. И перед глазами его проплыли искаженные болью и ужасом лица его родных, друзей, близких, всех, кого он потерял за последние годы — а потерял он именно всех! всех до последнего! Увиделись страшные подземные лабиринты с миллиардами растерзанных землян, превращенных в рабов, в еще живое мясо, в бездушную страдающую плоть. Все зря! Зло вернется в мир!
— Но и мир станет за это время сильнее, — утешил его Вседержитель, — добрее и лучше…
— И он опять не заметит просачивающегося в него мрака?!
— На этот вопрос смогут ответить лишь живущие в мире. Ибо им дано видеть или не видеть. Тебе же надлежит помнить одно: не гордыня, и не жажда славы, и даже не надежда на признание трудов твоих должны двигать тобою. Но только лишь вера в то, что никто другой не пройдет твоим путем, никто иной не осилит твоей крестной ноши!
В груди у Ивана похолодело. Он почти и не думал о славе и признании. Но все же где-то в глубинах сердца, в потаенных закоулках души жили тени надежд. И вдруг вот так, разом, одним махом…
— И никто никогда не узнает того, что свершилось?! — спросил он, заранее зная ответ.
— Никто и никогда.
И снова покой объял его. Так и должно быть. Не славы ради шел он на смерть. И не все надо знать людям, не все способны выдержать они, не со всяким грузом в сердце жить можно. Никто и никогда! Будто ничего и не было. Просто род людской прошел по самому краю, по лезвию бритвы… и уцелел. Но никто и никогда не узнает имени спасителя. Все верно, все правильно. Никому ничего и не нужно знать.
— Ты отпустишь меня? — спросил он у сероглазого.
— Да, — ответил тот, — ты волен в остатке жизни своей. И я хотел бы, чтобы новые тяготы легли на плечи не твои, но тех, кто придет за тобою, ты много перенес и ты заслужил покой. Но никто не сможет обещать тебе покоя, пока ты там, среди живых.
— Никто, — эхом отозвался Иван.
— До конца дней своих лишь ты один на Земле и во Вселенной будешь знать правду о том, что случилось. Помни, ты один! Никто не может лишить тебя памяти. Но никто и никогда не поверит ни единому слову твоему, если решишь ты поведать смертным о гибели мира, о земном апокалипсисе… ибо для них он всегда впереди, в грядущем!
— Я знаю, — сказал Иван. — И все равно я хочу к ним, на Землю.
Сероглазый подошел совсем близко, возложил ладони на плечи. И Иван почувствовал, как некая часть его перетекает во что-то непостижимо огромное, не имеющее границ и вечное. Но еще он почувствовал, что остается самим собою, утрачивая лишь обретенное на время в Старом Мире и не нужное на Земле. Ему сразу стало легко и вольно — таким и следует возвращаться туда, к людям, таким и надо жить среди них… и кто знает, что будет там, на Земле? Он был чист и светел. Лишь стародавнее и привычное тяготило душу, обыденно, неизбавимо, ну да ничего, эту тяжесть надо было нести — до конца, до гробовой доски.
— А теперь проси Меня и Я исполню желание твое! — сказал сероглазый.
— Мне не о чем просить Тебя, — ответил Иван, — мне ничего не надо.
— Ничего?!
