положения, промолвил Ярослав.
«Не к ней ли в гости меня везет взбалмошная бабушкина тезка? — подумал он. — Вечер воспоминаний, встреча интересных людей и «далее в подобном роде…»
— Бабушка умерла полвека назад, — ответила Ремида. — В тридцать восьмом году.
«Ты что? Мысли мои читаешь?» — хотел воскликнуть капитан, но удержался, смолчал.
— Ее расстреляли в тюрьме как взрослую дочь врага народа, — бесстрастно продолжала Ремида. — Дали родить сына, беременных гуманно не стреляли, и покормить ребенка полгода…
На этом отсрочка исполнения приговора кончилась, и отец мой порою мрачно острит: не дали допить молока ежовские паразиты. Потом был спецприемник и все такое прочее. А ты ведь тоже детдомовский, капитан?
— Ты знала об этом или спросила случайно? — воскликнул в ошеломлении Ярослав.
— Я вижу тебя впервые. Но всегда знала, что встречу, верила, понимаешь… Вот ты и пришел, капитан, о котором мне известно почти все. О недостающем сам расскажешь. Только не говори сейчас, что это как в кино. Чувствую, что ты едва сейчас мне это не сказал.
— Верно, — растерянно ответил Ярослав и нервно рассмеялся.
— Ты ведь ничего не боишься, — утвердительно сказала Ремида, и капитану стало спокойно.
Он странным образом забыл все то, что осталось у «Спутника» за кормой и сейчас почти физически ощущал, как его наполняет сознание грядущих испытаний тела и духа, и капитан был готов ко всему, ибо верил судьбе, так часто менявшей обличье от темно-зеленой волны курильского цунами к черному, невидимому в ночи чудовищу-субмарине, а теперь вот и к этой белокурой амазонке с таким странным именем, решительным и беспощадным.
— Что-то Загорска не видно, — разрядил тишину Ярослав.
— Сергиева Посада, — поправила Ремида. — Как памятник установили в Радонеже, иначе мы его теперь называем… А города не увидим, идем по объездной дороге, на деньги Лавры путь соорудили, чтобы потише было жить монахам.
— Разумно, — согласился капитан.
«Но тогда куда ж рулит бедовая деваха? — весело, все трын-трава, подумал Ярослав. — Уж не в тот ли город, что основал когда-то мудрый тезка-князь?»
— Нет, — ответила вдруг Ремида. — Едем мы куда ближе, на Плещеево озеро, в славный град Переславль.
— Послушай, — несколько озлился капитан, — если ты умеешь читать мысли, то предупреди… Иначе дерзко буду думать, и нам конфузно станет.
— А что на твой расклад считать нам стоит дерзким? — усмехнулась Ремида.
— Ну, разные интимные помыслы, — смутился капитан. — Когда мужчина видит нечто в твоем роде, он может и подумать в предположительном значенье.
— Такие думы мне не страшны…
Ремида рассмеялась.
— Было бы вовсе неприлично, если этих предположительных мыслей у тебя не возникло. Я вправе тогда и обидеться даже.
— Значит, можно мне вовсю предполагать? — спросил капитан.
Горло у него перехватило, и Ярослав кашлянул, чтоб не подавиться словами, сохранить беззаботный и независимый тон.
— На здоровье! — снова засмеялась амазонка. — И никакого нет ведьмовства. Это входит в мои служебные обязанности — угадывать…
— Новое дело, — проворчал капитан. — Оракулы перестройки…
Ремида звонко рассмеялась.
— Как ты сказал. Неплохо, пускаю в оборот… Оракулы перестройки. Увы, в предсказателях недостатка нет. Но у меня другое. Теория информатики. Когда знаешь все сопутствующие детали, выстраиваешь их по временному ряду, то легко догадаться, каким будет последующий сигнал. Понимаешь?
— Вполне, — сказал капитан. — Тебе бы в органах работать…
— Приглашали, — спокойно отозвалась Ремида, — и даже очень. Я попыталась, только не смогла…
— Наследственная аллергия, — заметил Ярослав.
Она повернулась и чуть дольше обычного посмотрела на капитана.
Тем временем миновали Новые Дворки. Дорога после Лавры, невидимо оставшейся слева, то сужалась, то вновь расширялась, потом пошли удивительные увалы, когда их «Спутник» устремлялся вниз, потом взлетал на гребень. Вокруг стоял едва тронутый осенью лес, верхушками прятал идущее к окаему солнце, а когда начинались деревни, кабину вновь заливало светом, становилось радостно на душе, и Ярославу казалось, будто начался праздник, которого ждал так долго, что потерял и веру, и надежду, и любовь.
Помаячила на краешке сознания Лидия, и капитану стало совестно.
«Хватилась, поди, — подумал Ярослав. — Волнуются люди…»
Он вспомнил, что везет с собой ключ от московской квартиры, и это успокоило его. Там тоже решат, что на Кутузовский проспект уехал.
Память вдруг услужливо подсунула злое лицо жены и слова ее о шпане беспризорной.
Колыхнулась обида, и капитан едва не скрипнул зубами. Он рассказал ей о нелегком детстве давным-давно, и Лидия тогда от жалости к нему так искренне рыдала, что Ярослав перепугался и отпаивал молодую жену валерьянкой. И вот минуло тридцать лет в июле, и Лидия припомнила ему шпану.
Усилием воли капитан стер в сознании образ жены и несколько удивился от того, с какой легкостью это случилось.
Но про детство помыслил.
Уже взрослым, когда ходил в океан, Ярослав прочитал книги о маленьких оборвышах, оливерах твистах, гаврошах, про детей из подземелья и Алешу Пешкова с его доброй бабушкой и сердитым дедом.
Не было в памяти Ярослава ни бабки, ни деда, пусть и злого, но все-таки родной кровинки. С семи лет и до отрочества окружали его чужие, такие разные люди. Летом сорок второго года, убегая с мамой от немцев, они перебрались в Ростов из Таганрога, и здесь Ярослав потерялся, остался один в огромном Ростове, к нему неотвратимо двигались пришельцы.
Тогда он и стал беспризорным, а чуть позднее шпаной, что помогло ему выжить под немцем. Почти издохшего от голода, семилетнего мальчишку спасли ребята чуть постарше, сплотившиеся в воровскую стаю.
Блатярил Ярослав до самого прихода наших, потом пристал к артиллерийской части в качестве приемыша добрался до Румынии, воспитанник участливых богов немыслимой войны.
Тут только и сообразили педагоги с пушечками на петлицах, что бедовый их сынишка Славик ни в письменной, ни устной грамоте не разумеет.
Кое-чему за лето обучили и отправили в Россию с наказом постигнуть все науки, а прежде математику, ведь без нее нельзя стрелять из пушек.
Так и попал в первый класс Ярослав, когда ему исполнилось десять, а школу он прошел такую, что и не снилась авторам тех жутких сочинений, с ними познакомился позднее, с улыбкой узнавая в Фейгтне и Сайксе тех паханов, которых видел в жизни, и по сравнению с ними парнишку Твиста окружали гуманисты.
Мать нашла Ярослава, когда он закончил семилетку и поступил в мореходку имени Седова, красные кирпичные корпуса ее еще до революции выросли на высоком берегу Дона.
— Чего же раньше не искала? — спросил он позднее, когда улеглось возбуждение встречи.
— Не верила, сынок, что ты живой, — смутилась мать. — Опять же папаня твой не вернулся…
— Погиб, значит, — кивнул Ярослав. Он свыкся с этой мыслью, она так помогла выстоять ему в ту пору, когда их стаю окружали злые люди, и каждый брошенный судьбой мальчишка держал себя в узде упрямой мыслью, что где-то там его отец сражается с фашистами и отомстит за все сыновние лишенья. А
