чем в свое время интуитивно предвосхитил Буше де Перт, когда писал о возможности отражения в каменных скульптурах троглодита допотопной эпохи «ощущения и восприятия Солнца, Луны, звезд, деревьев и животных». Такая гипотеза, ошеломляющая своей неожиданностью, была, очевидно, навеяна Э. Лартэ сходством костей с насечками на краях и гранях с этнографическими календарями, на которых, как он знал, именно таким способом фиксировались недели, месяцы, а также сезоны. В связи с этим он обратил внимание на то обстоятельство, что знаки на древних костях по форме их, направлению и количеству насечек составляли группы в 40, 32, 22 и 11 знаков. Они представляли собой поперечно или продольно направленные к оси изделия нарезки, прямые, косые или изогнутые, вертикально или косо направленные, часто параллельные друг другу. Иногда знаки выглядели крестообразными, а также более сложными по форме.
Эдуард Лартэ отметил «нерегулярность» или «неправильность положений» и размеров «серий зарубок». «Не без некоторого труда» он заметил: длинные ряды насечек или отдельные их скопления подразделялись равными или неравными промежутками на, в какой-то мере, обособленные группы, которые состояли из 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и 9 знаков. Лартэ, оценивая вертикальные нарезки на одной кости из Ла Мадлен, даже написал, что они изображают «один, два, три и другие числа».
Иногда нарезки группировались парами, каждая из которых состояла из трех и четырех знаков. Группа из шести широких косых насечек подразделялась на два отчетливых блока из двух и четырех знаков, причем последние почему-то выглядели «несколько изогнутыми или почти угловатыми». Мелкие насечки на другой кости составляли, «что можно было увидеть не сразу… две тройки, одну шестерку и часть других групп». Серии изогнутых и косых зарубок располагались иногда парами, и в одном случае таких пар оказалось четыре, а в другом — сложную фигуру образовывали шесть пар зарубок.
В особенности удивила Лартэ пластина из бивня мамонта с мелкими нарезками по краям, сделанными, «вероятно, для украшения». Необычное изделие неизвестного назначения было найдено им при раскопках скального навеса Горж д’Анфер, позже названного в честь Лартэ — Абри Лартэ. Загадку составляли «совершенно непонятные, если они вообще что-либо означают, серии неглубоких нарезок у краев и в какой-то мере систематически расположенные ямки с обеих сторон. Читатель может заметить, что группы нарезок отличаются друг от друга направлением, формой и количеством. Некоторые, возможно, усмотрят в этом какой-то смысл. Трудно определить и то, насколько сознательно делались комбинации из косых поперечных линий, составленных из ямок-точек. Некоторые линии отличаются количеством составляющих их ямок и расположением (то есть не вертикальны и не симметричны). Некоторые группы ямок плоской поверхности дают число 9, вне зависимости от того, как их считать, вертикально или горизонтально. Тем не менее ни в этом, ни в группах зарубок нельзя заметить определенных указаний на систему чисел, и мы не можем с уверенностью говорить и о каком-либо ясном плане отметок».
Если что и могло утешить Эли де Бомона в этом изобилии находок, как будто в самом деле подтверждающих правоту сумасброда Буше де Перта, так это фейерверк предложенных Лартэ оценок назначения счетных знаков. Обилие гипотез не могло скрыть растерянности археолога, которого терзали сомнения. Он порой заходил в своих сомнениях настолько далеко, что колебался в оценке определения осознанности нанесения комбинаций насечек и уходил в сторону от вывода о разработке «допотопным человеком» какой-то системы чисел в познании им неких жизненно важных для него количественных соотношений. В особенности удивляла Лартэ связь насечек с гравированными изображениями животных, а порой и человека. Вот как он оценивал «гравировку» на цилиндрическом стержне с резными рисунками двух голов зубров, двух голов лошадей, человеческой фигуры и змеи «среди рядов насечек»: «Признаемся, что в этом странном сочетании фигур, как и в них самих, мы не в состоянии уловить ни цели, ни идеи, которая связывалась бы с сознательным расположением изображений. Смысл их и связанные с ними намерения от нас ускользают. Если другие, более знающие, сочтут возможным усмотреть в этом выражение какой-либо аллегории или символику, мы охотно уступим им заслугу, но и ответственность тоже».
Да, это были писания явно не в духе колкостей Буше де Перта, и можно было бы даже позлорадствовать ввиду очевидного бессилия исследователя, который, судя по всему, взялся не за свое дело. Но утешение это было слабое, ибо Эли де Бомон как математик не мог уже сейчас не отдать себе отчета в том, что рациональное зерно в наблюдении археологов по рядам насечек все же есть и нелепо его отрицать.
Быть может, подобного рода размышления заставило его взглянуть, наконец, иначе на домогательства» беспокойного Буше де Перта. И когда тот объявил однажды об очередном своем открытии, находке, о которой давно мечтал, — костных останках самого «Человека Природы», то академик от математики поторопился избавиться от позорного клейма ретрограда. В журнале «Compte rendu de l’Academie des Sciences», который вышел в свет в мае 1863 года, Эли де Бомон посчитал необходимым самолично и торжественно известить ученый мир Европы об открытии аббевильским археологом челюсти «допотопного человека», современника мамонта, творца примитивных каменных орудий и первых образцов первобытного искусства. Это можно было оценить как предложение Академией мира смутьяну. Но ученый секретарь почтенного учреждения вскоре понял к неописуемой своей досаде и смущению, что опять попал впросак: выяснилось, что челюсть та была не «допотопной», а современной. Ее подбросили в раскоп добряки-землекопы, которым очень хотелось порадовать своего увлеченного работодателя Буше де Перта…
Это нелепое происшествие с Эли до Бомоном не могло уже, к счастью, поставить под сомнение сам факт существования «допотопных людей». Кажется, никто тогда при весьма двусмысленной позиции, в которой оказался сам Буше де Перт, не подумал усомниться и в том, что именно его «Человек Природы» во времена «зубров и первобытного быка», в «века мамонта и носорога», «века северного оленя» и «века пещерного медведя», как подразделил на периоды ту далекую эпоху Э. Лартэ, наносил эти загадочные насечки на кости и рога. Иное дело решить, для чего все же понадобилось предку «изобретать искусство», с таким старанием прочерчивать на камне, кости и роге линии и делать зарубки, а также комбинировать их в разных позициях и числовых сочетаниях. Оценки их, которые делали археологи последующие сто лет, не выходили, в сущности, за рамки предложенного Буше де Пертом и Э. Лартэ, а позже Эдуардом Пьеттом. В них видели знаки нумерации, счетные таблицы, бирки, учетные записи упорядоченного распределения запасов пищи между членами древней общины, знаки простейшего штрихового по виду счета и чисел, числовые символы и даже своего рода иероглифы, зачаточные вариации письменных записей. В числовых комбинациях знаков кое-кто пытался усмотреть намеки на десятичную систему, а в сочетаниях линий выявить символику римской цифровой системы.
Находились и такие археологи, кто предпочитал решения попроще. В насечках видели «удовлетворение природной потребности человека в украшательстве», стремление «заполнить пустое пространство» (результат «бездумно-машинальных действий троглодита в редкие часы досуга»). Что касается назначения непонятных предметов из рога и кости с нанесенными на их поверхности и края знаками, то они определялись как предметы суеверий — орудия охотничьей магии, культовые или ритуальные, как талисманы и амулеты. Высказывались также мнения, что они использовались при гаданиях.
Ну, а что же было потом и что по этому поводу думали профессионалы? Далекие от математики археологи XX века в массе своей весьма сдержанно оценивали способности к счету людей древнекаменного века, культуру которых они представляли как предельно низкую по уровню развития. Так, в обобщающей книге Жакетты Хокс и Леонардо Вулли «История человечества: доистория и начало цивилизации», изданной ЮНЕСКО (J. Hawkes, L. Woolley. History of mankind: prehistory and beginnings of civilization. — New York, 1963), вовсе не нашлось места для разговора о насечках. Один из ведущих исследователей палеолитического искусства Паоло Грациози пришел к выводу, что бесполезно пытаться дать объяснение «этим поистине кабалистическим композициям»[4].
Андре Леруа-Гуран, который разработал новый подход к изучению древнейшего искусства, деликатно высмеял мысль об охотничьих отметках, назвав ее «скорее соблазнительной, чем правдоподобной». Насечки он воспринимал как «наиболее раннее свидетельство ритмической оранжировки с определенными
