С тех пор прошло много лет. Недавно один из московских орнитологов, возвратившись из Уссурийского края, показал мне кладку замечательной птички — синего соловья. Маленькие ярко-голубые яички его оказались чрезвычайно похожи на когда-то добытые мной в сопках.
«А вдруг неизвестное гнездышко принадлежит синему соловью?» — мелькнула у меня догадка. Когда же Константин Александрович (так звали орнитолога) рассказал, в какой обстановке он нашел гнездышко и как осторожно вела себя птичка, я перестал сомневаться в правильности своей догадки.
— У меня нет гнезда, — продолжал Константин Александрович, — но зато в дневнике есть подробное описание материала, из которого оно было построено. Я покажу его вам.
Возвратившись домой, я весь вечер копался в своей коллекции. В ней были представлены несколько соловьиных гнезд, принадлежащих различным видам, собранных в средней полосе, на Сырдарье, в Тянь- Шане и в Уссурийском крае. И знаете, что оказалось — все гнезда содержали довольно много конского волоса и волоса диких животных. Это облегчило мою задачу. Чтобы точно определить, какому виду принадлежит неизвестное гнездышко, и снабдить его верной этикеткой, оставалось только получить сведения от Константина Александровича.
Наконец 19 апреля 1951 года я получил нужные данные. В двух гнездах, осмотренных Константином Александровичем, оказалось довольно много волос местных оленей. Конского волоса не было, вероятно, по той причине, что гнезда найдены в глухой тайге, вдали от селений и домашних животных. Таким образом, пока мне удалось точно установить, какому виду принадлежит добытое мной на Большой Уссурке гнездышко, прошло много времени: я его взял 14 июня 1939 года, а точно определил 19 апреля 1951 года.
В заключение необходимо сказать о вреде собирания птичьих яиц. Без определенной цели многие ребята увлекаются отыскиванием птичьих гнезд и собиранием коллекций. Они соревнуются между собой — каждый старается за весенний сезон разыскать и собрать как можно больше птичьих яичек. Это быстро сказывается на численности пернатого населения: в садах городов и в их ближайших окрестностях птиц — друзей человека — становится мало. Вредное это дело, стоит ли им заниматься?
В настоящее время яйца почти всех наших птиц хорошо известны ученым; не описаны только немногие редкие виды, населяющие отдаленные и труднодоступные уголки нашей обширной страны. Собирая птичьи яйца, даже ученому бывает нелегко обогатить новыми сведениями нашу орнитологию.
Что же при этих условиях может дать собирание птичьих гнезд ребятам? Безусловно, один только вред. И в то же время надо сказать, что образ жизни многих птиц и в наше время остается слабо изученным. Мало известно, сколько дней насиживает яйца та или другая птица, кто (самец или самка) строит гнездо, чем вскармливаются птенцы, на какой день жизни они покидают гнездо. Не лучше ли ребятам направить избыток энергии не на разорение гнезд, а на, безусловно, полезное дело — на охрану птиц и тщательное изучение их образа жизни и размножения!
НЕОБЫЧНОЕ ПЕНИЕ
Я не понимаю музыки. Она редко доходит до моего сознания и обычно не волнует меня. Это мой большой недостаток. И потому я не хожу на концерты и, откровенно признаться, неограниченное время могу обходиться без тех звуков, которые издают наши музыкальные инструменты. Впрочем, после того как мой сын разъяснил мне сущность и содержание Пятой симфонии Бетховена, я уже слушаю эту превосходную вещь не только со вниманием, но и с большим удовольствием.
И в то же время я болезненно, до тонкости воспринимаю те несложные звуки и шорохи, которыми так богата наша природа. Порыв ветра перед грозой, ропот хвойного леса, шелест листьев осинки, свист крыльев пролетающих уток или рявканье косолапого мишки среди бурелома в мрачной тайге — все это сочетается в моем сознании во что-то целое, определенное и запоминается на всю жизнь. Это и есть моя примитивная музыка; ее я понимаю всем своим существом, скучаю о ней, если не слышу долго, и люблю до страсти. Лишите меня этих звуков, и моя жизнь потеряет всякую привлекательность и превратится в однообразное скучное прозябание.
Как-то в воскресный день в первых числах июня 1955 года я вышел из поселка, пересек линию железной дороги, идущую к Советской Гавани, и направился к берегу реки Гура. «Не пойду завтра в тайгу, — решил я еще с вечера, — надо же отдохнуть хоть один раз в неделю. Пойду на берег реки, посижу там, поброжу по ивнякам — ведь и здесь я найду что-нибудь интересное». Кроме того, мне хотелось посмотреть, как местные жители ловят рыбу при помощи странного ящика — снасти, названной русскими. рыбаками «нахаловкой». Этот способ во время последней войны был завезен в Приморье пленными японцами.
— Вода сейчас чиста, как стекло, в сеть не пойдет рыба, да и на крючок плохо берется — леску видит. Вот мы и лезем нахально в воду и ловим рыбу нахаловкой, — объяснил мне как-то парень, снимая с плеча огромную сумку и вытряхивая из нее на траву целую кучу крупных линьков, хариусов и даже тайменя. Зная, что в воскресный день любители рыбной ловли соберутся на берегу студеной Гуры, я и спешил к этому месту. Но неожиданно послышалось на ближайшей сопке незнакомое и своеобразное птичье пение, и, вслушиваясь в него, я остановился как вкопанный. Казалось, кто-то играл на флейте. Впрочем, не играл, я неправильно выражаюсь, а только пробовал взять несложную гамму. «Тиии…тиию… тююю-тууу», — едва долетали до моего слуха протяжные минорные звуки. В них не было никакой особенной прелести, они были просто тоскливы, но их я слышал впервые. «Кто же из пернатых издает подобные звуки?» — копался я в своей памяти. Пение несколько напоминало пение щура — довольно крупной птички из семейства вьюрковых. Поздней осенью и зимой стаи щуров иногда появляются в лесах и даже в садах нашей средней лесной полосы. Впрочем, это, конечно, не щур. Щур так не поет. Да и щур — типичная птица тайги или даже угнетенных лесов нашего Севера, а незнакомец пел на сопке, поросшей Молодой высокой осинкой, где старые кедры и лиственницы росли Редкими одиночками. Разве это щуриное место?
И хотя еще с вечера я решил сходить на берег реки, загадочные птичьи звуки целиком завладели моим вниманием. Я круто свернул с дороги и направился к сопке.
Изучая состав птичьего населения той или другой местности, я в первую очередь стараюсь запомнить незнакомый мне голос. Выслушаю пение или крик и, если удастся добыть их владельца, навсегда запомню и голос, и птицу. Пожалуй, так поступают все орнитологи. К сожалению, нет надежнее и вернее этого жестокого способа.
Вскоре я достиг подножия сопки и стал медленно подниматься вверх по ее склону. Но вот странность! Пение все время слышалось впереди настолько далеко, что мне ни разу не удалось увидеть птицу. Вскоре стало ясно, что певцов здесь не менее десятка и что они ведут себя со мной чрезвычайно осторожно. И когда я подходил к ближайшему певцу, он переставал петь, а продолжал пение другой, находящийся от меня значительно дальше. Много часов подряд, не замечая времени, я был занят этой увлекательной, но очень трудной охотой. Поднимался по крутым склонам до самой вершины сопки, спускался или съезжал в сырые лесные овраги, где журчали и искрились ручейки, опять поднимался вверх и вновь спускался к подножию сопки. «Неужели мне так и не удастся увидеть поющую птицу?» — с досадой думал я, глядя на высокую сопку. Но, вновь заслышав тягучую песню, набирался терпения и начинал все сначала. Только мои попытки на этот раз не увенчались успехом; измученный и голодный, я с трудом доплелся домой к обеду с пустыми руками.
— Ну как охота сегодня? — спросил за обедом хозяин.
— Просто никак, ничего не добыл и не стрелял даже, — едва скрывая досаду, ответил я. — Всю вашу, как ее… Кузнецовскую сопку излазил. Все гонялся за какими-то дурацкими птицами, да так и не сумел добыть ни одного экземпляра.
— Какие же это птицы?
— Не знаю какие, увидеть не удалось. Слышал издали пение — свист, тягучий такой. Да его от вашего дома слышно. Только от речки в сторону отойти нужно, а то вода сильно шумит, слушать мешает.
— А, знаю, верно, свистят, — кивнул головой Василий Ульянович. — На этой сопке их действительно много живет. Как они называются, я, право, не знаю. Ведь на маленьких птичек у нас, охотников, нет названий — ни к чему они нам. А видеть их приходилось. Средняя птичка, однако крупнее воробья, раза в
