Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова. Том 2

неожиданную честь, поместив имя мое в начале вашей книги. Я глубоко ценю это доказательство вашего дружеского сочувствия, которого никогда не забуду.

Счастлив бы я был, если бы мог доказать делом или словом, что я не совсем недостоин вашей дружбы.

Рассуждения о церковных вопросах, с которыми вам угодно было ко мне обратиться, требуют возражений. Эти рассуждения внушены не духом холодного схоластическая словопрения, но горячим, по истине христианским желанием всеобщего единства; и хотя я сознаю недостаточность моих сведений по многим отраслям богословской науки, однако чувствую, что отвечать на вопросы, предложенные вами, и на мнения, вами высказанные, о Церкви и церковном учений, есть обязанность, от которой я не имею права уклониться.

В обоих письмах ваших встречаются дружеские обвинения, из которых некоторые обращены ко мне лично; другие, как кажется, относятся ко всем нашим восточным общинам. В упреках ваших много правды, и я даже не попытаюсь не только опровергнуть, но и ослабить их.

Мне кажется, однако, что избранная вами точка зрения не совсем верна, и только поэтому позволю себе сказать несколько слов в наше оправдание. Прежде всего, поспешаю согласиться, что безнадежность, с которою я смотрю на препятствия, удерживающие Запад от возврата к Православию, может быть употреблена против меня как доказательство (и действительно

349

есть доказательство) моего маловерия и слабости моего желания. При большей душевной теплоте, при более христианском настроении ума, дело представилось бы мне вероятно в ином свете, или, по крайней мере, взор мой обратился бы от соображения земных вероятностей к помышлениям о благом Провидении и о Его неисповедимых путях. Но после этого признания, да позволено мне будет сказать, что я убежден в верности представленной мною картины настоящего положения дел (будущее в руках милосердного Провидения). Я уверен в справедливости того мнения, что важнейшее препятствие к единению заключается не в тех различиях, которые бросаются в глаза, т. е. не в формальной стороне учений (как вообще предполагают богословы), но в духе, господствующем в Западных Церквах, в их страстях, привычках и предрассудках, а главным образом — в том чувстве самолюбия, которое не допускает сознания прежних заблуждений, в том горделивом пренебрежении, вследствие которого Запад никогда не решится признать, что Божественная истина столько лет охранялась отсталым и презренным Востоком. Небесполезны, кажется, были бы слова мои, если б они могли обратить внимание ваше на те затаенные причины, которые расширяют бездну, разделяющую восточные и западные общины.

Горек упрек, который вы, по-видимому, обращаете ко всем Православным обществам и в особенности к России: упрек в недостатке христианского рвения и энергии, в явном равнодушии к делу распространения истинного учения. Не стану однако отрицать справедливости вашего обвинения. Может быть, нашлись бы для нас некоторый извинения в продолжительных бедствиях Греции и нашего отечества, в тяжести Магометанского ига, в обстоятельствах политических, в духовной борьбе с заблуждением, расколами и с беспрерывным напором современного безверия, которая не прекращается в пределах нашего отечества; но знаю, что все эти извинения недостаточны для полного нашего оправдания. Большая половина мира погружена во мраке невежества; наши ближайшие соседи на Востоке живут в совершенном неведении Слова жизни и учения Христова. Могло ли бы это быть, если бы мы наследовали горячее рвение апостолов? Пред такими доказательствами, что скажем мы в свое оправдание? Они обличают нас, и если бы мы не сознавали неисключимости

350

нашей, то были бы совершенно недостойны ниспосланной нам благодати и милости. Смирение требуется не только от частных лиц, но и от целых народов и обществ. Для Христианства смирение едва ли даже может быть названо обязанностью, это простое повиновение голосу разумного убеждения. Об одном только можем мы просить и одного требовать, а именно: чтоб не судить о вере, которую мы исповедуем, по нашим делам. После такого признания справедливости ваших обвинений, кажется, могу прибавить, что нас нельзя упрекать в безучастии и равнодушии к делу обращения западных братий наших и примирении с ними. Апостолы разнесли по всему миру новую весть радости и истины. Наши миссионеры могли бы тоже самое сделать для языческого и Магометанского Востока. Но что могли бы мы сказать Западу? Какую новую весть понесли бы мы туда? Какой новый источник знания открыли бы мы Европе, и в особенности Англии? Не должны ли мы со стыдом признаться, что большинство народа у вас гораздо более знакомо со Священным Писанием, чем наши соотечественники? А ваше духовенство и даже миряне не лучше ли изучили церковную историю и писания отцов, чем вообще наши ученые богословы? Оксфорд не такой ли центр науки, с которым мы соперничать не можем? Что же понесли бы к вам миссионеры наши? Одно лишь бессильное свое красноречие, да несколько личных заблуждений, свойственных каждому человеку и от которых одна только Церковь свободна. Было время, когда христианское общество проповедовало не одним словом, но и примером своим. Но кого бы убедил частный пример одного миссионера? А что касается до нашей общественной жизни, то на что бы могли мы указать? Нам пришлось бы просить, чтоб вы отвернули от нас ваши взоры; ибо достоинства наши затаены, а пороки дерзко выставляются напоказ и особенно мечутся в глаза в той столице нашей и в тех слоях нашего общества, на которых наиболее останавливается внимание иностранца. Обряды и постановления нашей церкви находятся в явном презрении: их топчут в грязь те самые, которые должны бы нам подавать пример уважения к ним. Нам остается одно (но и за это мы подвергаемся упрекам, по-видимому, справедливым), а именно: следить с напряженным вниманием за борьбой, которая повсеместно совершается, а в Англии отличается особенною искренностью и добросовестностью, ожидать

351

последствий ее и выражать сочувствие наше теплыми молитвами к Господу, дабы Он даровал победу чистейшим побуждениям и лучшим силам человеческой природы.

Теперь возвратимся к замечаниям вашим, касающимся церковного учения. Мне очень хорошо было известно, что сам Лютер был не прочь от того, чтобы снова допустить крестное знамение и общие молитвы (Communion of Prayer) между живыми и усопшими (хотя впрочем он неоднократно нападал на то и другое); знаю также, что Англиканская Церковь никогда определительно (формально) не отвергала ни того, ни другого. Но отвержение на практике, как крестного знамения, так и молитвы, показало, как далеко ушла Англии на пути Протестантства сравнительно с первым временем его распространения, и я не могу не радоваться, видя возвращение ее к добрым и вполне христианским началам. Но позвольте мне сделать здесь замечание, которое, хотя и касается только одной стороны вопроса, но может однако привести к заключениям довольно важным в отношении к духу Западной Церкви вообще.

Вы говорите, что даже те Английские епископы, которые наименее расположены в пользу духовного движения, известного под именем Ньюзеизма, также всегда готовы были признать, что Церковь их никогда и никаким образом не осуждала воззваний или поэтических обращений к святым и ангелам, и что возражения разумных и благочестивых Англиканцев направлены лишь против молитв в прозе, серьезно (т. е. с полною уверенностью) обращаемых к существам и душам бесплотным, в смысле службы (service), выражающей благоговейное почитание (homage and devotion). Мне кажется, что слово служба, хотя действительно нередко употребляемое в том значении, о котором вы здесь упоминаете, несколько затемняет вопрос. Торжественная песнь, приветствующая воина, стяжавшего победу при возвращении его в отечество, не называется службою, хотя песнь эта несомненно есть дань и радостное выражение почитания и признательности. Точно также хвала, воздаваемая христианами тем благородным бойцам, которые, в продолжении многих столетий, подвизались в духовной брани, сражаясь за дело Господне и свято соблюдая предания Церкви, не должна бы называться службою, но выражением радостной и смиренной любви.