— Зачем?
— На всякий случай, — рубанул ладонью Волошин. — Одессу ты не знаешь, и все может случиться. Какие у тебя планы?
— До вечера свободен, пойду в кино, да и «Роман-газета» у меня есть.
— Ну отдыхай.
Они разошлись, довольные друг другом, и Хаблак действительно пошел на длинный двухсерийный фильм, чтобы как-то убить время.
Вечером за стойкой бара стояла женщина: невысокая, полная, симпатичная брюнетка. Майор занял место у выхода. Вова еще не появился. Хаблак выпил две чашки кофе и уже начал немного нервничать, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Вова не сел рядом, хотя столик и был свободен, прошептал на ухо:
— В девять вечера. Пересыпь... — назвал улицу и номер дома. — На третьем этаже слева.
Майор кивнул, и Вова исчез так же незаметно, как и появился.
У Хаблака было время, и он поехал на Пересыпь троллейбусом. Несколько раз оглядывался, пытаясь установить, кто страхует его, но люди Волошина были опытны и работали аккуратно, даже Хаблак с его огромным опытом не заметил их.
Трехэтажный дом на Пересыпи стоял в глубине двора, окруженный с двух сторон сараями. Было темно, и майор едва разглядел номер. Немного постоял у ворот и осторожно двинулся к единственному в доме подъезду. Показалось: какая-то тень мелькнула возле сарая, оглянулся, но никого не увидел. Лестница была старая — деревянная и скрипучая. И Хаблак поднимался осторожно, держась за перила. Добрался до второго этажа и вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом. Майор отступил на шаг, инстинктивно пригнулся, внезапно покачнулся от сильного удара по голове и покатился вниз по ступенькам.
...Дробахе позвонил заведующий парикмахерской и попросил принять его вместе с их мастером. Они приехали в прокуратуру сразу, Иван Яковлевич принял их немедленно, приветливо улыбаясь. Сел не за стол, а на стул против дивана, где устроились посетители — Яцкив и пожилой седой человек с уже старческими глазами.
Заведующий держался решительно и даже как-то агрессивно. Подтолкнул в бок мастера и властно приказал:
— Прошу вас, Наум Маркович, рассказать товарищу следователю, что знаете про Ютковскую.
Старик шмыгнул носом и скользнул взглядом по Дробахе. Иван Яковлевич сразу заметил, что глаза у него не такие уж и выцветшие, какими показались вначале: в них угадывался живой ум.
— Про Ютковскую? — переспросил мастер. — Простите, но я о ней ничего особенного не знаю...
— Но ведь вы же говорили в парикмахерской...
— То там, а то тут. Две большие разницы.
— Мы же договорились с вами, Наум Маркович!
— Договорились, — вздохнул он сокрушенно. — В том-то и мое несчастье, что договорились.
— Неужели это такая большая трагедия?
Дробаха пошевелил кончиками пальцев.
— Кому трагедия, а кому и мелочь. Вся наша жизнь — трагедия.
— И это говорите вы, Наум Маркович, наш передовик! — всплеснул руками заведующий.
— Вы еще молодой! — поморщился мастер. — Вы еще ни о чем не думаете, а я уже седой и точно знаю, что люди иногда умирают...
Он явно избегал прямых ответов, и следователь понял его: уже решился на разговор и знал, что он неминуем, но инстинктивно почему-то оттягивал его. И торопить в таких случаях не надо.
— Вы давно работаете в парикмахерской? — спросил Дробаха.
— Я всю жизнь работаю в парикмахерских! — обрадовался мастер, почувствовав, что разговор затягивается. — Я был парикмахером на Подоле и Лукьяновке, и я обкорнал столько голов, что хватит на пол-Киева. Каждый работает как может, но должен сказать, что я люблю свое дело, и если вам когда-нибудь захочется иметь хорошую прическу...
Дробаха провел ладонью по своим редким волосам:
— Поздно уже...
— И это говорите вы! Так послушайте меня! Никогда и никому не бывает поздно, и я вас сделаю если не мальчиком, то по крайней мере помолодеете на десяток лет.
Следователь с сомнением покачал головой:
— Если бы мы могли молодеть!..
— Вы придете ко мне завтра, и мы поговорим на эту тему. Я вам скажу: сейчас никто не хочет идти в парикмахеры, они не понимают, какая это работа и как можно поговорить с настоящим клиентом. Ого, какие бывают клиенты! — старик поцеловал кончики пальцев. — Я столько наговорился за свою жизнь, что стал вдвое умнее.
— Точно, Наум Маркович, — успел вставить заведующий. — И поэтому мы вместе с вами и пришли сюда.
— Чего уж, — согласился тот. — Ну был у нас разговор, уезжал один в Израиль. Я, конечно, не одобряю этого: чего ты пхаешься туда, родился тут и помирай тут, а ему новой родины захотелось. Но ведь он хочет и там устроиться, понимаете, каждый хочет, да не каждый может. А у этого и деньги были, там наши деньги тьфу, там золото нужно или доллары, так Розалия ему и доставала. Кто там у нее, не знаю, дядя или дед, говорят, такие родственники седьмая вода на киселе, однако достала, и тот уже уехал.
Дробаха несколько оживился.
— И все же дед или дядя? — попробовал он уточнить. — Может, слышали фамилию?
— Родственник, — объяснил Наум Маркович, — слышал, что родственник, а вот кто... Краем уха слышал, и больше ничего не знаю.
— В Киеве жил?
— А где же еще? Они с тем типом к нему после работы ездили.
— В какой район?
— Не знаю. Что слышал, то сказал, меня Михайло Гнатович попросил, поэтому и ответил. Не люблю барыг, и каждый должен работать честно! — Он провозгласил эту сентенцию с пафосом, и следователь подумал, что старику, верно, было трудно пойти в прокуратуру, знает, что зря сюда не ходят и чем это грозит Ютковской и ее неизвестному родственнику. И все же пошел, потому что действительно — привык работать и жить честно, и всякие махинации ему как кость в горле.
— Спасибо, Наум Маркович, — искренне сказал Дробаха.
Парикмахер встал.
— Только вот что, — попросил он, — чтобы никто не знал... Вы да Михайло Гнатович, потому что люди разные, и кое-кто может подумать...
Дробаха поднял вверх руки.
— Считайте, что тут умерло, — заверил он.
Когда парикмахеры ушли, следователь позвонил Каштанову.
— Где наш Шерлок Холмс? — спросил он. — Еще в Одессе и долго ли собирается там околачиваться? Здесь нужен, — и рассказал о разговоре с парикмахером.
— Сейчас вызову Одессу, — обещал полковник. — А пока давайте-ка сделаем так. Лейтенант Зозуля попробует поговорить с теткой Ютковской.
Хаблак пошевелился и открыл глаза.
Небольшая и небрежно обставленная комната. В углу — стол, за ним пьют водку трое — боком к нему Гоша.
Бармен скосил на майора внимательный глаз, оторвался от стола.
— Очухался, — сказал он. Придвинулся вместе со стулом к креслу, в которое посадили Хаблака. — Ну привет, — блеснул он глазами, — извини, конечно, но у нас с ментами разговор короткий: перо в бок, тело в багажник — попробуй найти.
Хаблак пожал плечами. Руки связаны и голова болит.
Двое, не отрываясь от закуски, обернулись и с любопытством следили за разговором. Совершенно
